Это были деревья Ивешки, под каждым из которых могла быть нора
водяного.
Не было никакой необходимости указывать на них Ууламетсу: едва ли он
мог проглядеть их. Саша все стоял и смотрел на них, пока ветер не закрыл
их, раздув парус. И как только эта часть берега исчезла из вида, скрытая
парусом, ненадежная палуба заставила их поскорее сесть. Саша же подумал в
этот момент о том, сесть нужно не так близко к борту, чтобы быть все-таки
подальше от воды. Он потянул Петра за рукав, указывая ему на место
недалеко от мачты. Петр ничего не сказал на это молчаливое приглашение: он
только взглянул назад со своего нового места, где он сидел подняв колени и
спрятав под них больную руку. Но когда Саша посмотрел назад, то не увидел
ничего нового: Ивешка по-прежнему стояла рядом с Ууламетсом, и они оба
вглядывались куда-то в даль. Ветер трепал их одежду и развевал волосы,
закрывая им лица.
Тем временем, лодка уверенно скользила по волнам, и постоянно
наполненный ветром парус позволял ей легко следовать всем изгибам реки.
Саша уселся так, чтобы снова смотреть вперед. Его руки были крепко
зажаты между колен. Только что увиденная им картина золотого орнамента на
фоне серых засохших деревьев и плывущих по реке желтых листьев постоянно
преследовала его... Он не мог понять, почему в его памяти задержалось
именно это, а не что-то другое: Ууламетс, стоящий у руля, или присутствие
водяного в темной глубине реки. Почему именно вид опавших желтых листьев
мог быть таким зловещим?
Золото на бледном сером фоне. Остатки жизни среди мертвого
пространства, последний яркий и все еще живой цвет, выделяющийся на фоне
вымершего леса и темной воды.
Казалось, что эта картина отражает ту самую свободу, которую только
что обрела Ивешка. У него не было никаких сомнений, чтобы воспользоваться
колдовством, но оставалось лишь маленькое удивление, что ветер отказывался
слушаться и не выдерживал одного направления. Но здесь он успокаивал себя
тем, что несмотря на то, что здесь действовало так много желаний, каждое
из которых направляло в разные стороны, в итоге он все равно мог двигать
лодку вперед.
Но по какой-то странной причине он продолжал видеть желтые листья
уносимые течением, и раздумывал о том, что все-таки следовало быть
поумнее, чем он был, потому что ему следовало бы понимать такие вещи и не
ошибаться в самых простых ситуациях.
Теперь они уплывали все дальше и дальше от Киева, удаляясь от мечты,
которой так грезил Петр. Но мало того - он чувствовал себя виновным в
этом.
И боялся.

Петр всегда недолюбливал лодки. Он понял это с самого первого раза,
как только палуба начала крениться под ним, а лодка при этом набирала
скорость. Когда нос лодки начал раскачиваться то вверх, то вниз, а палуба
уходила из под ног, он вцепился в поручни, едва не прижимаясь к ним, и
думал, что лодка готова вот-вот перевернуться.
Все, что окружало его сейчас, уже не вызывало удивления: и то, что
Ууламетс стоял на корме рядом со своей дочерью-призраком, и то что ветер
дул без изменений, и то что с ивешкиных деревьев падали в реку листья, и
даже то, что водяной мог быть здесь, совсем рядом с лодкой. Что еще можно
было ожидать здесь? Колдуны делали все, что хотели в этих лесах, колдуны
вовлекли его в свои дела, а рука продолжала беспокоить его. И первый раз в
своей жизни Петр Кочевиков почувствовал себя абсолютно несчастным.
Как ни странно, но утонуть в реке не казалось ему самым худшим из
того, что могло случиться с ним. Ему был не страшен даже водяной, который
мог поджидать внизу, чтобы запустить в него свои маленькие черные лапы.
Ничто из этого не было столь ужасным, как это ощущение, охватившее всю
глубину груди: он не мог переносить ритмичное движение лодки до такой
степени, что в один прекрасный момент он мог просто свалиться с палубы...
Разумеется, колдуны могли без всякого труда передвигаться по лодке,
даже не покачнувшись и, конечно, ощущали обычную легкость внутри. Ведь они
могли в конце концов просто пожелать никогда не падать за борт.
Но он знал, что Ууламетс хочет утопить его. И он не собирался
вставать, во всяком случае не больше, чем собирался бы опустить свою
голову за борт, где водяной мог схватить ее.
- Может быть, ты хочешь есть? - спросил его Саша, глядя в темную
воду.
Нет. Уж чего-чего, а есть он не хотел вполне определенно.
Саша встал и пошатываясь прошел на корму, придерживаясь за веревки и
едва не падая на последних шагах, в то время как Петр наблюдал за ним,
по-прежнему вцепившись в поручни. Можно было предположить, что Саша
проделал этот нелегкий путь на корму с одной единственной целью:
поговорить со стариком... об ужине.
Или о том, чтобы сделать остановку. Петр вполне искренне надеялся на
это.
И ему даже показалось, что Ууламетс начал разговаривать с мальчиком:
он не мог точно видеть этого со своего места, если бы даже и нагнулся. Но
вот Саша заковылял назад, теперь к низкой палубной надстройке, где они
хранили свои припасы, а затем проделал рискованный путь назад, к Ууламетсу
и его дочери, держа в руках еду и питье. Наконец он оставил их и пошел,
спотыкаясь и подвергаясь все той же опасности, но теперь уже на нос лодки,
по-прежнему держа в руках кувшин и еду.
Петр подхватил его и с трудом усадил рядом с собой на дощатую палубу.
- Мы остановимся перед наступлением темноты, - сказал Саша.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165