«Полетим, гов
орит, по широкому морскому раздольицу!» Сорок восемь годов бился ты, батр
ак Матюшка Корельской, в кулацких сетях, а кто-то болезновал этим и распут
ывал сеть неуклонно, неутомимо…
И чем больше реву, тем пуще народ в ладони плещут да вопиют:
Ц Просим, Матвей Иванович! Просим!
Ну, и я на кого ни взгляну, слезы утирают. И вынесли меня на улицу и стали кач
ать:
Ц Ты, Матвей, боле всех беды подъял, боле всех и чести примай!
… Кому до чего, а кузнецу до наковальни: запустил Зубов, до краю заездил св
ой фрегат Ц и я по уши в ремонт ушел. Сам с робятами лес рубил для ремонта, с
ам тесал, сам пилил. Сам машину до последнего винта разобрал, вычистил, соб
рал. Сам олифу на краску варил. Перво охрой сплошь грунтовал, потом разукр
асил наше суденышко всякими колерами. До кильватера Ц сурик, как огонь, б
орта Ц под свинцовыми белилами, кромки Ц красным вапом, палубу мумией к
рыл по-норвецки, каюты Ц голубы с белыми карнизами.
Обновленный корабль наименовали мы «Радостью». На носу, у форштевня, имя
его навели золотыма литерами: «Радость». И на корме надписали: «Радость. П
орт Корела».
За зиму кончил я ремонт. Сам не спал и людям спуску не давал. В день открыти
я навигации объявили и нашу «Радость» на воду спущать. Народишку скопило
сь со всего Поморья. Для народного множества торжество на берегу открыло
сь.
Слушавши приветственные речи, вспомнил я молодость, вспомнил день выздо
ровленья моего после морской погибели… Сегодня, как тогда, чайка кричит,
и лебеди с юга летят, как в серебряные трубы трубят, и сияющие облака над м
орем проплывают. Все как тридцать пять годов назад, только Матюшка Корел
янин уж не босяком бездомным валяется, как тогда, а с лучшими людьми сидит
за председательским столом. Я уж не у зубовского порога шапчонку мну да з
аикаюсь, а, слово взявши, полным голосом всенародно говорю:
Ц Товарищи? Бывала у меня на веку любимая пословка: «Ничего, доведется и
мне, голяку, свою песенку спеть». Вы знали эту мою поговорку и во время рем
онта, чуть где покажусь, шутили: «Что, Матвей Иванович, скоро свою песню за
поешь?»
Я отвечал вам: «Струны готовы, недалеко и до песни».
Товарищи, в сегодняшний день слушай мою песню. И это не я пою Ц моими уста
ми тысячи таких, как я, бывших голяков, поют и говорят…
Двенадцати годов я начал за большого работать. В двадцать пять годов уда
рила меня морская погибель. Сорок пять лет мне было, когда меня Зубов в яму
пихнул. Шестьдесят мне стукнуло, когда честная революция надунула парус
а купецких судов не в ту сторону и подвела их к бедняцкому берегу. Наши это
корабли. Все наше воздыхание тут. Каждый болт Ц наш батрацкий год. Каждая
снастиночка нашим потом трудовым просмолена, каждая дощечка бортовая н
ашими слезами просолена… Слушай, дубрава, что лес говорит: теперь наша Ко
рела не раба, ейны дети Ц не холопы! Уж очень это сладко. Не трясутся ваши д
ети у высоких порогов, как отцы тряслись: не надо им, как собачкам, хозяева
м в глаза глядеть.
Уж очень это любо!…
Мое сказанье к концу приходит. Ныне восьмой десяток, как на свете живу. Да
годы что: семьдесят Ц не велики еще годы… Десять лет на «Радости» капита
ном хожу.
Как посмотрю на «Радость», будто я новой сделаюсь, как сейчас из магазина.
При хозяевах старее был.
Оногды земляна старуха, пустыньска начетчица, говорит мне:
Ц Дикой ты старик, Ц все не твое, а радуиссе!
А я ей:
Ц Дика ты старуха, Ц оттого и радуюсь, что все мое!





Золотая сюрприза


Ц Уточка моховая,
Где ты ночь ночевала?
Ц Там, на Ивановом болоте.
Немцы Ивана убили;
В белый мох огрузили.
Шли-прошли скоморошки
По белому мху, по болотцу,
Выломали по пруточку,
Сделали по гудочку.
Тихонько в гудки заиграли,
Иванушкину жизнь рассказали,
Храброе сердце хвалили.

Ц Сидите, заезжие гости. Не глядите на часы. Вечера не хватит Ц ночи прих
ватим. Не думайте, что я стара и устала. Умру, дак высплюсь. Вы пришли слушат
ь про Ивана Широкого? Добро сдумали. Небо украшено звездами, наша земля та
ковых Иванов именами. И не Иваны свою силу затеяли Ц время так открывает
ся.
Иван Широкий был русского житья человек. Шелковая борода, серебряная гол
ова, сахарные уста. Он был выбран с трех пристаней наделять приезжающих р
ыбой, хлебом и вином. За прилавком стоит, будто всхоже солнышко. Поздравля
ет и здравствует, кого с обновкой, кого с наступающим…
Иван был вдовец, и моя сестра, Марья, честна вдова-баловница, против празд
ника набелится добела, нарумянится доала, ждет Ивана. Он прикатит с закус
ками, с гитарой. Учинится плясанье, гулянье, топот ножный. Я ругаться, они с
меяться: «Не тогда плясать, когда гроб станут тесать. Царь Давид плясал пе
ред ковчегом!»
У Ивана от первой жены был сын Вася; в городах учился, до большой науки дох
одил. Своим детищем Иван всенародно восхищался: «Сегодня Васенька письм
о послал с довольным наставлением, скоро сам прибудет. Я ему все расскажу
и обо всем спрошу».
Сын приедет в самую навигацию. Отец пароходы встречает, пароходы провожа
ет…
Вася строгий был:
Ц Отец, вы не того стоите, чтобы в столешницу стаканчиком колотить.
Ц Сын, напрасно вы будете обременять мои понятия. Я сам скажу експромту.

… В эту пору с Запада, из-за Корельских болот, припахнули к нам ненастливы
е ветры, приносили ратные вести: прусская аспида пивом опивалась, во хмел
ю похвалялась:
Ц Я сера липучая. У меня пушки скакучие и на ногах бегучие. Вы до смерти на
меня будете работать, до гроба мое дело делать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120