Из-за морд, моря Студеного
Выплывают корабли Будимировы.
Тридцать кораблей без единого,
Нос-корма по-звериному.
Бока взведены по-туриному.
А и вместо глаз было вставлено
По камню было по яхонту.
Вместо бровей было прибито
По черному соболю сибирскому…

В пост на былину-старину разрешено, а уж как завыговаривает старинка про
любовь да как зачнут мужики сгогатывать, так староста только головой вер
тит да руками машет:
Ц Ну, разлилась масленица, затопила великий пост!
Про Лира-короля слушать любили. По книжке у меня было выучено.
Ц Ты, баюнок, мастер слезы выжимать. Поплачешь, оно и легче.
Был у меня в артели друг, подпеватель, Тимоша. Перед святками он замолчал.

Староста мне наказывает:
Ц Не давай ему задумываться!
Я заплакал:
Ц Тимоша моложе всех, что ему печалиться!
Ц То и горе. Стар человек, многоопытен Ц беды по сортам разбирает: это, мо
л, беда, это полбеды. А молодому уму несродно ни терпеть, ни ждать.
Я Тимошу отчаянно любил, жалел:
Ц Тимошенька, чем ты будешь зиму провожать, весну встречать? Давай сдела
ем гудок.
На деревянную чашу натянули жилы оленьи, гриф из вереска Ц вот и гудок с п
огудальцем.
Два коровьих рога, в чем иглы держали, то сопелки-свирели.
Ц Староста, нам до праздника надо сыгровку делать.
Ц Играть нельзя, а сыгровку можно.
«Во святых-то вечерах виноградчики стучат: виноградие красно-зеленое!»

В праздник всякий вечер ударим в гусли: запоет гудок девическим голосом,
завизжат рожки. Учинится топот-хлопот, скаканье-плясанье. Зажиг от старо
сты пойдет: зачнет пудовыми сапожищами в половицы бухать, перстами щелка
ть, закружится…

У нас песни поют,
У нас гудки гудут,
Золотая труба трубит,
Переладец разговаривает…

За старостой стар и млад, Ц ажно ветер по избе. И Тимоша с ними. Только я за
метил, глаза у него блестели и губы рдели по-особому. Утром он не встал. И за
чал наш Тимошенька таять, как снег.
Я обниму его, реву над ним.
Ц Тимошенька, не спи! Во снах тебя смерть схватит…
Он рассмехнется:
Ц Ты не отдавай меня смерти-то.
Нет, не укараулил я Тимошеньку, не сохранил, не уберег от смерти…
За Тимошей еще трое товарищей повалились в той же тоске. Сам староста пер
ед ними в гудок играл и кружился. Все артельные попеременно плясали, смеш
или недужных. На Афанасьев день, января восемнадцатого, они рассмеялись
и встали. Только Тимошеньку моего не мог я рассмешить… Положили его на гл
ядень, откуда море видать. Графитной плитой накрыли и начертали:

Спит Тимоша-горожанин,
Ждет трубы архангеловы.

На Афанасьев-от день первый свет показался над Новой Землей. В полдень за
ря зарумянилась. Мы и ночник погасили на часок. На Аксинью-полузимницу со
лнышко-батюшко как бы с красным фонариком прошло по горам.
В Сретенев день солнышка мы навидались. В полном лике оно над морем встал
о. Мы-то целовались, обнимались в охапку, по снегу катались, в землю кланял
ись солнцу-то красному:
Ц Здравствуй, отец наш родной, солнце пресветлое! При тебе теперь живы бу
дем!
Да в землю ему, да в землю ему, солнцу-то красному.
Друг друга разглядываем:
Ц Ты баюнок, обородател!
Ц А ты поседател!
Ц А это кто, негрянин черной?
Ц Ничего, промоюсь Ц краше вас буду!
И Благовещенье и Пасху славить к морю выходили. В медные котлы звонили. Пр
оталинки ребячьими глазками в небо заглядели. Мох закудрявился. На Радон
ицу в тысячу звонков-колокольчиков Новая Земля зазвенела Ц с гор ручьи
побежали. На Егорьев день гуся два, чайки две, гагары две прилетели, посиде
ли, поглядели, поговорили Ц опять улетели. Передовые это были. На вешнего
Николу слышим сквозь сон: стон стоит на дворе. Выбежали Ц птица прилетел
а! И лебеди, и гуси, и гагары, и… все прилетели. Земли не видать, голосу челов
еческого не слышно. Лебедь кикает, гагара вопит, чайка кричит. Любо! Весело
!
На Троицу в ночь будто орган заиграл, во вселенной будто трубы запели. Это
ветры сменились. Ветры с полдня, южные, летние ветры ударили. Дрогнула льд
ина морская, заворотилась и ушла. Море по-веселому зашумело, волна разгул
ялась во все стороны света белого. По горам шиповник зацвел. Березка, вся-
то она ростом в аршин, притулилась за камешком, листочки по грошику, а тоже
, как невеста, сережки надела. Тут и травочка маленька, и пчелка бунчит…
Мы, где эко место увидим, падем на колени, руками охапим:
Ц Мать-земля благоцветущая! Мать сыра-земля!
День тогда беззакатный стоит над Новой Землей, и ночи нет ни единого часу.
А мы в солнечные-те ночи и сон и еду потеряли. Своих ждем, корабля ждем. Так
и живем на берегу, на высоком-то гляденье. Так и едим глазами край-то морюш
ка, откуда кораблю быть…
Раз этак задремали о полдне. Вдруг староста кричит:
Ц Парус! Парус! Парус!…
Подняло нас. Правда, парус! Да не один. Вон два кораблика, вон три соколика…
Наши это! С Двины за нами идут…
Тут опять слезы. Только Ц ах! Ц сладкие это были слезы. Слаще их ничего не
живет на земле.

Морской устав живущий

Корабельные вожи

В устье Северной Двины много островов и отмелей. Сила вешних вод перемыв
ает стреж-фарватер. Чтобы провести большое судно с моря к городу Арханге
льску или от города до моря, нужны опытные лоцманы. В старину эти водители
судов назывались корабельными вожами.
Когда Архангельский посад назвался городом, в горожане были вписаны кор
абельные вожи Никита Звягин и Гуляй Щеколдин. Звягин вел свой род от новг
ородцев, Щеколдин Ц от Москвы. Курс «Двинского знания» оба проходили вм
есте с юных лет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120