причем нередко рыдал, до глубины души пере
живая воображенные кистью события.




С Ионою Терентьевичем ходил я десять годов не как в учениках, а в товарища
х. Такого человека более не доведется встретить.
Преставился в 1895 году в городе Каргополе.
Такой удивленный житель Иона, что у него не было ни к кому хозяйственного
поведения. Ходил зимой и летом одним цветом: одежонка сермяжных сукон. Пр
ибыльные подряды на округ были в руках загребущих человеков. У Ионы его м
ноготрудные руки простирались только ко краскам да кистям, к столярным д
а к щекотурным снастям, а не ко граблению. Он чужого гроша под палец не под
гибал.
Иона Неупокоев имел дарование писать с живых лиц Ц глядит и пишет. Умел м
илиатюрное письмо, так что предельная величина не превышала двенадцать
вершков, каковым портретом занимался в среде мещанства и торгового сосл
овия.
Но фотография подорвала уже своей дешевизной цены.
Впрочем, заказывают увеличение на красках с карточек визитного размера,
чтобы отнюдь не явилось черноты, но поцветнее и посановитее.
Иона для сортовых писем холстинки накладывал на тонкую дощечку и, ежели
где стоим долго, писал из яйца. Я же, худой ученик, клею холст и на кардонку д
а, наведя тонкий левкас, пишу готовыми масляными красками. А из яйца писат
ь Ц много обрядни. В запас яичных красок не натворишь, хотя и прочнее. Впр
очем, и Иона делывал без доски. Но три холстинки одна на другую наклеит мез
дрявым или рыбным клеем, оказывало как дощечка.
Такого рода живопись на паволоке имелась на флотском полуэкипаже адмир
алтейства города Архангельска. Такие у Варпаховского в Рыбопромышленн
ом музее на Троицком пришпекте, того же типа два шкапа на красках. Каковые
шкапы делал я во свои юные годы, каждогодно посещая Архангельский город
с Ионою Неупокоевым на время ярманки для письма балаганов.
У иконного письма теперь такого рачения не видится, с каковым я приугото
влял тогда эти дверцы и ставеньки про свое наивное художество. Которое, в
прочем, художеством никто и не называл, но не более как расписные ложки и п
лошки.
Господин Менк, пейзажист из превосходных, неоднократно удивлялся навык
новенной процедуре нашего письма. Он говорил: «Теперь я понимаю, для чего
моя картина, висящая в гостиной, помрачнела в десять лет. А дверь, которую
здешний мещанин упестрил своей варварской кистью сорок лет назад, не утр
атила колоритов».
Я тогда не доспросился, а, видимо, господин Менк понял: потому варварское п
исьмо прочно и цветно, что мещанин сам и краску тер, сам олифу варил.
Которую олифу варил знающий человек, и под той олифой живопись как под ст
еклом. Но и краска должна вмереть в дерево, в левкас. То уж письмо вековое. П
равнуки подивятся.
Ишь, скажут, Ц прежние дураки над чем старались. Рядовой работы комоды, с
ундуки, шкапы подписывали расхожими сужектами: вазоны, травы, цветки. Дер
ево или железо грунтовали охрой, крыли белилом свинцовым и писали на три
краски во льняном масле.
Но возьмем предметы благородной страсти господина Варпаховского или ф
лотского полуэкипажа. Им теперича годов по девяносту и по шестьдесят. Но
они сохраняют следы былой красоты.
Но молодые бабы суть лютой враг писаной утвари. Они где увидят живописны
й стол, сундук или ставень, тотчас набрасываются с кипящим щелоком, с желе
зной мочалкой, с дресвой, с песком. И драят наше письмо лютее, нежели матро
с пароходную палубу.
Но любее нам толковать о художествах, а не о молодых бабах.
Устоющей работы сухое дерево приклеивали клеем, который выварен из кожа
ных обрезков. Как высохнет, всякую ямурину загладим. Тогда холщовую наст
илку, вымочив в клею, притираем на выделяющие места, где быть живописи.
Паволока пущай сохнет, а я творю левкас: ситом сеянной мел бью мутовкой в т
еплой и крепкой тресковой ухе, чтобы было как сметана. Тем составом выкро
ешь паволоку, просушивая дважды, чтобы ногтя в два толщины. И, по просухе, л
ощить зубом звериным, чтобы выказало как скорлупка у яйца. Тогда и письмо.
Тут и рисованье, тут и любованье. Тут другой кто не тронь, не вороши, у котор
ого руки нехороши.
Как деланы были шкапы на морское собрание и у чела писал панораму Соломб
альского адмиралтейства, а по ставенькам постройку фрегата «Пересвет»,
каковая состоялась в 1862 году. Да на другом шкапу: «Бомбандирование Солове
цких островов от англицкой королевы Виктории в 1854 году». Писано яичными к
расками и самой изящной работы.

Егор увеселялся морем

Впоследствии времени пущай эти слова будут мне у гробового входа красою
вечною сиять.
А сейчас разговор пойдет про свадьбу. О том, как Егор жену замуж выдал. Дей
ствительно, я свою бесценную супругу замуж выдал. Замуж выдал и приданое
дал! Люди судят:
Ц Ты, Егор, всему берегу диво доспел С тебя будут пример снимать.
Ц Не будут пример снимать, ежели рассмотрят, какими пилами сердца у нас п
еретирались.

Жизнь моя началась на службе Студеному морю. Родом я с Онеги, но не помню р
одной избы, не помню маткиных песен. Только помню неоглядный простор мор
ской, мачты да снасти, шум волн, крики чаек. Я знал Студеное море, как любой ч
еловек знает свой дом. Ты идешь в темной комнате, знаешь, где скрипит полов
ица, где порог, где косяк. Я судно в тумане веду. Не стукну о камень, не заден
у о коргу.
Теперешнее мое звание Ц шкипер, но судовая команда звала меня по-старом
у «кормщик» и шутила:
Ц Наш кормщик со шкуной в рот зайдет да и поворотится.
Мореходство Ц праведный труд. Море строит человека.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120