А Катин голос:
Ц Стыдитесь, господин Маляхин, не меня, а вашей достойной жены!…
Мы в куски рвемся под дверями-то: «Дура ты, дура ты, Катерина! Благодарение
бы надо воссылать такому благодетелю! И ты-то, Федька, дурак! Тебе бы снача
ла пару белых лилий поднести, потом альбом грустных сонетов, потом букет
пунцовых роз, а ты: „На содержанье возьму!…“
Опять и Настеньку, Федькину жену, вспомнили. Настя-то за какие прегрешени
я скорбную чашу будет пить?! Смолоду на нее шьем! Слова худого, взгляду кос
ого не видели.
… Разоряемся этак под чужими дверями, а Федор и вылетел да хлоп Хионью две
рью в лоб!… Пал в коляску, ускакал. Еще бы: обожаемый предмет заместо сабли
все чувства становит.
Мы с сестрицей в тот же вечер к Настеньке Маляхиной с примеркой пожалова
ли. У нее, у голубушки, личность от горячих слез опухла и губы в кровь искус
аны, однако разговора на острую тему не поддержала, хотя мы и делали прозр
ачные намеки. «Ну, Ц думаем, Ц ежели сердечного участия не понимаешь, да
к и черт с тобой!» Домой шли, ругались, а дома заревели:
Ц Настенька-голубушка! Назвала бы ты нас суками да своднями. Через нас т
вой благоверный в рассужденьи Катерины изумился.
Недели не прошло, принимаем мы заказчицу, супругу жандармского полковни
ка. К зимнему сезону шила плюшеву ротонду на лисьем меху. У нас первостате
йны дамы шили. Прикидываю ей сантиметром по подолу, а жандармша и погляди
в окно:
Ц Ох, какая роскошная упряжка мокнет под дождем! Я посмотрела да и села с
о всего размаху на пол: у Хионьиных ворот старика Маляхина карета.
Ц Душенька, что с вами?
Ц Это у меня на почве сердца. Сестрица, выведи меня на воздух.
Сдали барыню помощнице, а сами кубарем через забор да соседским двором, ч
тобы жандармша не увидела, к Корытихе. Подолы ободрали, в крапиве обожгли
сь Ц наплевать!
Хионья в коридоре на своем посту обмирает; молча нам кулаком погрозила…
Папенька Маляхин в гостях. Мы к дверям припали, не смеем дух перевести.
К началу представленья не попали, однако все понятно из дальнейшего. Ста
рик говорит:
Ц Возьмите отступного полтысячи, даже тысячу и удалитесь в родные Пале
стины.
Катя с гневом:
Ц Какое вы имеете право ко мне приезжать? Как вы смеете мне это говорить?

Ц А вы какое имеете право женатого человека завлекать?
Ц Я служила в вашей конторе на глазах у всех. По отношению к вашему сыну я
держала себя как любой из ваших служащих. Я сразу же ушла, увидевши себя в
ложном положении.
Ц Порядочная женщина должна оберегаться мущин, а не действовать над их
ним воображением. Мало тысячи Ц получите полторы, ежели вы такая практи
кованна особа.
Тут Хионьюшка двери рванула да как налетела на Маляхина-то:
Ц В моем доме нету практикованных! Со всеми соседями ставлю во свидетел
и, что вы благородную невинность оскорбляете. Вон отсюда, рыбьи глаза! Я че
стна вдова, тридцать лет вдовею! Меня сам отец Иван Кронштадской знат да у
важат!
Старик шапку в охапку, пал в карету, ускакал.
Мы пых перевели, а по всему дому чад, окон не видно. Хионья кофей жарила, да и
забыла с гостем-то. Сожгла огромадну сковороду. Пока окна-двери отворяли
, Катя мимо нас на улицу бегом, с самым жалким выражением своего миловидно
го лица. А дождик с утра поливал. Хионья говорит:
Ц Пущай по ветерку пробежится. Я свежего кофею зажарю. Она кофейком отоп
ьется.
А моя молчаливая сестрица и провещилась:
Ц Может, Катя-то тонуть ушла…
Хионья заревела, а мы с сестрицей подолы на голову закинули а-ля помпадур
и потрепали за Катей. Для того и носим нижние юбки на шелку, чтобы их на дож
дике показывать. А Катя не к реке, привела нас на кладбище. Катя мостиком п
ошла, мы оврагами махнули, да и спрятались в елочках, где Лева-то лежит. Кат
я подошла молча, постояла, молча пала на могилку. Потом и простонала:
Ц Левушка, мне надо уехать. Как же я оставлю тебя одного?…
В эти немногие слова такую она скорбь вложила, что заревели мы голосом в с
воем сокровенном убежище. Не нам Катеринушку, а ей нас успокаивать пришл
ось:
Ц Не оплакивайте меня, я ведь на минутку духом упала
Ц Катенька, мы тебя своими руками в беду положили, к Маляхину свели! И в ко
рытовском доме нет тебе покоя от визитов. Переходи к нам. Мы тебя на фарфор
ову тарелку посадим и по комнате будем носить.
Она развеселилась, засмеялась. Тут и дождь перестал и солнышко выглянуло
.
Однако до Хионьи кто-то допихал наши речи. Принимали мы мадам ван Брейгел
ь, супругу датского консула. И Хионья налетела, будто туча с громом:
Ц Я честна вдова! Меня отец Иван Кронштадской знат да уважат! Я сама за мо
их квартирантов умею кровь проливать!
Тут опять является на сцену Феденька Маляхин.
Как вечерняя заря небо накроет, так несчастный донжуан и заслепит Корыти
хину улицу золотыми часами и золотым портсигаром. Как перо на шляпе, мимо
Корытихина дома ходит. Соседям не надо в театр торопиться. Корытихин дом
Ц всем открытая сцена. У Егоровны, конечно, имелись с Федькой разговоры. О
на калитку размахнет, выпучит глаза а Маляхин в ейну сторону табачным ды
мом пустит.
Ц Что, Корытиха, стоишь? На кого глядишь?
Ц Стою для опыта. Гляжу твоего дурацкого ума.
Ц Ах ты, раковы глаза!…
Ц Ах ты, Сомова губа!…
Мы браним Хионью-то:
Ц Вы хоть бы Катю пожалели, не делали бесплатных спектаклей для соседей.
С пьяным связываетесь.
Не думала, что пьяный. Катенька, прости меня Не могу своего характера сдер
жать
Вот эдак, скажем, сегодня она покаялась, а назавтра еще с большей талантли
востью сыграла…
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120