! Прости, моя свобода…
Добры люди поставили меня на родину, в Корелу. От морской горькой погибел
и постигла меня болезнь. Ползимы день и ночь трясло, кабыть от морозу от бо
льшого, хотя на печке лежал. Одна вдова с молоденькой дочкой жалели меня, в
одились как с родным. У них в избе я зиму огоревал.
Тут весна подошла. Лед из губы вынесло, дни заблестели.
Как-то хозяйка ушла карбас смолить. И вижу, на подоконник чайка села и зак
ричала на меня по-своему: долго ли, мужик, бока править будешь?
Меня ровно кто на ноги поставил.
Вылез я на улицу, забрался на глядень Ц и охнул: волны морские играют, шум
ят: стада лебединые под север летят, и облака небесные туда же плывут, и ко
рабли белопарусные в ту же океанскую сторонушку… А свету! А солнца! А ветр
у!
И Матюшка Корелянин от болезни, как от сна, пробудился… Топнул ногой о кам
ень да кричу:
Ц Остер топор, да и сук зубаст! Турью гору
Турья гора на западном берегу Белого моря.
Ц Прим. автора.
сворочу, а полечу в океан на своих крыльях! Да не на шнеке, а на шкуне!

Так я выздоровел. Опять, значит, работу, как бешеный, хватаю.
Часов шестнадцать подряд отчубучу, сунусь отдохнуть, да как сдумаю, будт
о я на своем суденышке плыву и паруса что снег, и я вольный промышленник,
Ц дак и окутки в сторону и постели прочь… И ночь не сплю, работу ворочаю.
Люди надо мной посмеиваются: «Пока, Ц говорят, Ц Матюша, твое солнце взо
йдет, роса очи выест».
Пожалуй, эта пословица не мимо дела. Работал я в кабале у богатея. Главная-
то отчего у нас кабала учинялась? Своего суденка нет Ц в ложке за море не
поедешь. А у богача судно Ц да еще океанское, трехмачтовое. У него снасти
из Норвегии да из Англии, у него все возможности…
Поморская земля нехлебородима; зима нас прижмет, вот и явимся к благодет
елю: дай муки, дай хлеба, дай круп, дай денег, дай того-другого. Он добр, он дае
т в долг, чтобы летом у него на судах да на промысле отрабатывали.
Что же выходит? Товар-то свой по самой бессовестной цене поставит, а работ
у нашу оценит грошами. В одну навигацию зимнего долгу не отработаем, а дру
гая зима подходит Ц в новые долги заберемся у того же хозяина. Одно остае
тся петь:

Осудари наши,
Воля ваша!
Хоть дрова на нас возите
Лишь не помногу кладите!

И то знай: этот твой хозяин Ц и единственный торговец на всю деревню. Кром
е него, ни спичек, ни соли, ни мыла, ни аршина ситца купить негде.
Теперь понимаете, как трудно копейку-то откладывать. А я откладывал. У мен
я, как звезда в ночи, как маяк в пути, свой-то кораблец, своя-то волюшка.
У какого дела надо втроем-вчетвером, я один берусь. Товарищи косо на меня
глядят. Они на работе сидят, да лежат, да перевертываются, а я не могу тихо р
аботать.
Чтобы люди дружны были, следует пить и других поить, а я над каждой копейко
й трясусь, меня и не любят. Иродом зовут.
… Опять год за годом десять лет пробежало. Вижу, что не зря сказано: пока со
лнце взойдет, роса очи выест. Хозяину Ц рубль, рабочему Ц нищие копейки;
хозяин осенью в Архангельск едет бумажки на золото менять, а у меня те же м
едяки.
Тут я чуть было маленько с копыл не сбился.
Что такое, думаю: мне тридцать лет, а я не наряживался, не гуливал… Купил в Н
орвеге брюки-клеш, синюю матроску с большим воротником, полотняну маниш
ку, платок швейный шелковый и явился на родину, в Корелу. Парень я был высо
кий, плечистый, говорили, что и с лица красивый.
И… тут я большой шаг шагнул: женился на дочери той самой старухи, которая м
еня десять годов назад пожалела.
Женился и испугался: «О, зачем за себя баржу привязал?! Мне ли гнездо разво
дить! Теперь не выбиться из бедности».
А пожил с Матреной и увидел в ней помощницу неусыпающую, друга верного. Он
а со мной заодно думу думала. При ней я на свои ноги начал вставать.
Я на Мурмане, жена дома сельдь промышляет, сети вяжет, прядет, ткет, косит, г
рибы, ягоды носит. Матрена моя и мужскую работу могла. Тес тесала, езы била,
кирпичи работала…
Ребятишки родились Ц труднее стало. А Матрешка, хоть какая беда, уж тихон
ько она сдумает, ладно скажет…
В шесть годов мы избу свою поставили. Вместе лес возили, стены рубили, вмес
те крышу крыли.
В эту пору я кинул якорь у Василия Онаньевича Зубова, нашей же Корелы у бог
атеющего купца: на Мурмане своя фактория, промысловое оборудование, три
шхуны, одна Ц что твой фрегат.
В море ли, на берегу ли работаю Ц все нет-нет да погляжу на чужие кораблик
и, как они плывут, брызги на сторону раскидывают. Погляжу да подумаю: «Ниче
го! Проведу и я свою борозду».
Деньжонки я усердно копил, а что строить буду не малую скорлупку, а заправ
скую шкуну, это я давно решил.
Семья в Корелах, я на Мурмане: что добуду, им оторву, остальное в кошель; на с
ебя ни полушки. И кошель на груди носил.
Каждый рубль Ц что гвоздь на постройку моему желанному кораблю, каждым
рублем я на волю выкупался сам и детей выкупал.
Я людей-то насмешил: в Соловецке картину заказал, два рубля потратил, напи
сана приправная норвецкая шкуна.
По праздникам на эту картину любовался. Любовался Ц не думал, не гадал, ка
кая гроза над моей головой собирается.
Хозяин мой, Василий Зубов, в нас, в рабочих, не входил. Платит грошами, а зиму
пропащей рыбой кормит Ц и ладно, думает, дородно им.
Покамест я у него в кулаке сидел, хоть и жужжал, да не рвался, он до меня ровн
ый был. А как усмотрел, что Корельской на ноги встает, запосматривал на мен
я не мило.
Осенью, при конце промысла, не утерпел, скричал на меня при народе:
Ц Эй, любезный! Люди смеются, да и вороны каркают, будто кореляки собстве
нные пароходы заводят.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120