— Якуб, передай Сикорскому, чтоб начал обстрел злодеев пушками. Не подпускать голодранцев к стенам!
Толпа опришков приближалась. Збигнев Лясковский уже различал усатые лица нападающих.
— Господи,— он возвел очи горе,— сам видишь, что не желаю их смерти. Но мой долг покарать их за попытку замахнуться на Великое Таинство ойчизны...
Может, полковник сказал бы что-нибудь еще своему католическому господу, но этого не дал ему сделать Довбуш. Он вскочил на гребень скалы, поднял вверх руку с золотым топориком-барткой.
— Гей, паны-ляхи! — воскликнул.— Говорить желаю. Я Олекса Довбуш, предлагаю вам без кровопролития сдать Воронье Гнездо.
Лясковский через бойницу любовался рослой фигурой опришковского вожака.
— Жаль мне тебя, Довбуш,— произнес он, словно опришок стоял рядом,— но ты сейчас умрешь.
Со стен рявкнула пушка. За ней вторая. И третья. Ядра рвали воздух со свистом и воем. Первое ядро не долетело. Второе перелетело. Третье... Третье ядро схватил Довбуш. Полковник не поверил своим собственным глазам. Это было невероятно. Дико. Он протер глаза. Протерли глаза пушкари. Лучники. Не все они успели в своей жизни понюхать пороху, но полковник познал славу не в одной битве, видел немало героев, но такого... Это дьявол, а не человек.
Минутным замешательством обороняющихся воспользовались опришки: они рассеялись между обломков скал, и стрелять по ним из пушек было равнозначно — стрелять по воробьям.
Но орудия били...
И свистели стрелы.
И взвизгивали пули.
И падал то один из нападающих, то другой. Несколько воинов из Довбушева войска побежало назад. Но остальные наступали. Безгласно. Молча. Перебегая от скалы к скале. Ползли. Довбуш шел открыто. Сотни пуль и сотни стрел тучей устремлялись к нему, а он будто и не замечал их и, потрясая барткой, звал за собою войско:
— Братья, вперед!
Полковник считал убитых врагов. Насчитал до двадцати и... и вдруг ощутил, как его сковывает страх. На поле боя он видел врагов во сто крат больше, и никогда не сжималось его сердце. Но там он разгадывал намерения неприятеля, знал его конечную цель, а тут... Какая цель у злодеев? Они спешат к стенам с лопатами, кайлами, топорами, а то и просто с дубинами, будто и вправду хотят разрушить стены, по которым можно скакать верхом.
А может, это и есть их цель — разрушить стены, раскатать крепость по камням? Невероятно... Невероятно... И вестовые помчались к принципалам с приказом: голытьбу к стенам не подпускать!
Полковнику приказать легко. Труднее приказы исполнять. Опришки не знали страха и, несмотря ни на что, подобрались к стенам. Теперь им не страшны ни пушки, ни фузеи, ни луки. Страшной для них была лишь смола. И смола черными струйками полилась вниз. Дымилась. Шипела. Кто-то вопил, обожженный. Кто-то яростно ругался. Кто-то просил у бога спасения. Отряды то отскакивали от стен, то налетали на них, грызли кайлами, рубили камень топорами, поднимали гранитные глыбы дрючками. На взгляд пана полковника то был напрасный труд, ибо не каждому топору удавалось даже отщербить от стены хоть маленький кусочек камня. Однако Довбуш не ослаблял натиска. Довбуш? Где он, кстати? Может, какая-нибудь пуля нашла все-таки у него хоть какую-то ахиллесову пяту, а? А может, сварился в потоке смолы? Невелика, само собой разумеется, честь для него, отягощенного рыцарской славой старого командира, мериться силой с гуцульской швалью, но, черт побери, было бы приятно, если б шляхта могла сказать: «Гарнизон Збигнева Лясковского доконал злодея. Честь, честь старому воину!!»
Довбуш, однако, ни умирать, ни приумножать славу полковника не собирался. Воспользовавшись тем, что весь крепостной гарнизон, как он и рассчитывал перед нападением, сосредоточил свое внимание на обороне северной стены, он с ватагой испытанных опришков обошел Воронье Гнездо с тыла и ударил по южной стене. Ударил по-богатырски, могуче, ударил, как гром, и вздрогнула каменная громада, стена треснула, будто была она сложена из горшков. Довбуш надавил на нее раз, другой и третий, оставшиеся глыбы разбросал руками.
— Взгляните, вашмосць! — одеревеневшими губами прошептал джура Якуб и ткнул пальцем в сторону южной стены.
Полковник обернулся. Обмер. На руинах остатков стены стоял Довбуш. Стоял и смеялся. Стоял и издевался:
— Гей, панове-ляхи, слушать меня и мотать на ус! Разве не говорил я вам, что гнездо ваше превращу в руины? Последнее слово к вам: я не пришел убивать. Я пришел разбросать Воронье Гнездо. По-доброму предупреждаю: бросайте оружие, я отпущу вас с миром!
Наступила тишина. В тишине лихорадочно работали умы. В тишине люди бросали на чаши весов свою жизнь и свою смерть.
...Где-то стучал хронометр, давний трофей старого полковника.
...Где-то под камнем умирал молоденький гуцул.
...Где-то гулко, будто молот, билось чье-то сердце. «Чье? Мое? Ах, рядом стоит верный Якуб. Что ты скажешь, верный Якуб, теперь?»
— Пан полковник,— джура схватил Лясковского за обе руки.— Делайте что-нибудь... Наше Великое Таинство...
Полковник опомнился.
— Вот тебе ключ. Беги в мою спальню. Над кроватью портрет моего деда. Надави крюк, на котором висит портрет. Стена подастся, и ты увидишь дверь. Отвори ее и беги... Скажи: Великое Таинство в опасности. Пусть поспешат на помощь... Мы будем стоять здесь насмерть. Ну! — Они торопливо обнялись.
Сорвался с места старый джура. Выхватил из ножен саблю старый полководец. И бросился вниз. Голос его налился звоном:
— Сыны польские! Бросайте стены, спешите ко мне, на Круглую башню!
Его услышали.
И бросились солдаты к своему полковнику.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109