Олекса бросился к нему, и упали с Бойчуковых рук и ног тяжкие вериги.
— А ты ничего себе, сильный,— похвалил Бойчук и подошел к Олексе; ноги под ним сгибались, дрожали, если бы Довбуш не поддержал, то Юра упал бы.— Хотел бы я на тебя посмотреть...— добавил тоскливо.
— Так смотрите,— улыбнулся Олекса.
— Когда бы я мог,—вздохнул Бойчук.—Я двадцать пять лет в темноту глядел, а она взяла и выпила мои очи... Ты представляешь себе: двадцать пять лет в ночи?
— Нет,— признался Довбуш.— Я, верно, не смог бы...
— В молодости я тоже думал, что не смогу...
— Может, зренье вернет вам Зеленая Верховина? Промоете очи ее чистыми росами.
И Довбушу захотелось сейчас очутиться в буковом лесу и услышать, как шелестит под ногами листва, и захотелось вдохнуть полной грудью терпкого и острого аромата осени.
— Идемте,— задохнулся Олекса смрадом и подхватил Бойчука за стан. Он был легкий, будто из ветра соткан.
В коридоре Олекса передал слепого двум опришкам из своей ватаги, которые лишь нынешней осенью попали в подземелье ратуши, и каменные мешки еще не высосали до конца их силы.
— Берегите его, как себя самих,— попросил хлопцев Довбуш, а другим невольникам, плотно обступившим его, сказал: — Хочу предостеречь вас, братья, что воля ваша близка и далека. Я выведу вас из этой юдоли при одном уговоре — вести себя тихо. У кого на руках обрывки цепей — гасите их звон в ладонях, у кого на ногах обрывки вериг — обвяжите их тряпками. Вашей помощи мне не надо. Хочу
сказать еще, чтоб вы не соблазнялись солдатскими головами: мне потребна не ваша месть, а ваша воля. Во всем положитесь на меня. А теперь — за мной...
Как духи подземелий двинулись вверх невольники Станиславской ратуши. Останавливались на миг только перед очередной дверью, которая под напором Довбуша бесшумно растворялась, освобождая дорогу наверх.
Наконец замаячил свет. Свет испугал невольников, они попадали на ступени, замерли. Довбуш пополз вперед. Свет становился все ярче, все шире. Ступеньки кончились. Сквозь решетчатые двери, замыкавшие вход в подземелье, Довбуш увидел сводчатую залу, на стене которой потрескивал вставленный в железное кольцо чадящий факел. Посреди залы расхаживал стражник. Его товарищ, накрывшись плащом, спал на деревянной скамье у входных дверей. Стражники не были для Довбуша преградой,— что значит для многоводного горного потока сколоченная из гнилых досок плотина? Но стражник наделает шума, налетят из караульни его товарищи, может всполошиться и весь город. И тогда кто поручится, что все мученики подземелья увидят утреннее солнце?
«А что же делать?»
Времени на раздумье не было. Довбуш дождался, когда стражник повернулся к нему спиной, в одно мгновенье разорвал решетчатые двери, будто их сплели из паутины, и стражник не успел ни вскрикнуть, ни приготовить к бою алебарду, как рядом с ним уже был Довбуш. Стражник вытаращил на беглецов свои зенки, они показались ему выходцами с того света — седые, длинноволосые, костлявые. Олекса прервал его испуг взмахом кулака. Такая же участь постигла и того, который спал. Лишь третий стражник, уже возле ворот, пытался защищаться саблей. Но то был напрасный труд. Довбуш схватил его за руку и той же саблей заколол. Олекса уважал врага, что умел хотя бы защищаться. Он наклонился и прикрыл солдату веки. Он подумал, что солдат, вероятно, был храбрым и, наверное, молодым, как и те, что лежат в сводчатой зале, но он должен был умереть,— ведь за Олексиной спиной дышали надрывно, пьянея от ночного воздуха, сыны Зеленой Верховины. А им еще жить и жить, они родились на этой земле, и в ней лежат кости их дедов и прадедов, а молодой солдат пришел издалека, из чужих
краев. Пришел, чтоб мечом заработать два злотых; один злотый — на кувшин оковитой, а второй злотый — на девку из городской корчмы...
Город спал. На каменные плиты, на крыши домов, на голые ветки деревьев небо сеяло мелкий дождь. Невольники сбились в кучу, кто-то из них, почуяв свободу, на свой риск метнулся в сторону, но его схватили за ворот.
— Погибнешь,— укорял его Довбуш.— Из гнезда Потоцких даже мышь дыры не отыщет: мы должны пробить ее. Но сначала...
И он подбежал к колу, высившемуся посреди площади, на котором висел Федор Бызар.
— Вот я, Федор, понемногу и отдаю свои долги,— обратился он к несчастному и вытащил кол из земли.— Снимите тело перегонского ватажка. Чтоб над ним Станиславская шляхта не измывалась, чтоб мертвое тело не четвертовали и не развесили по дорогам, которыми ходил он при жизни. Мы возьмем его с собой!
Мертвого понесли на плечах. Федор смотрел в небо открытыми глазами, покачивался в такт шагам людей, идущих посредине узких уличек. Некоторые из невольников сжимали в руках оружие, палки, другие стискивали каменья, только Олекса Довбуш шагал впереди с голыми руками, шагал торопливо, рыская глазами направо и налево: ватажок боялся встречи с солдатскими караулами. К счастью, холодный осенний дождь не располагал стражников к прогулкам, а их командиры после четвергового бала нежились в душных перинах, и Олекса без приключений довел ватагу до крепостных стен. Тут ему пришлось поднатужиться, потому что крепостные строители знали свое ремесло исправно, камень клали плотно и толсто, извести не жалели. А все же и стена покорилась Довбушу. Когда в конце концов все оказались по ту сторону крепости и ватажок торопился присоединиться к ним, из-под стены неожиданно поднялась фигура в черном балахоне.
— Эй,— приветливо крикнул незнакомец.— Постой! Табак есть?
Олекса остановился. Неизвестный, шатаясь, подошел поближе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109