Дед шептал:
— Плохо, плохо поступил Олекса, сделав наперекор мне. Наступит день, и ты поймешь свою ошибку.— Но не перечил, когда Дойбуш передал зернышко Юре Бойчуку, который бросил господских волов и на глухом
безлюдье стал выращивать целящее зелье. Ночь и день коротал возле зерна, носил воду в пригоршнях, разрыхлял землю пальцами, плечами заслонял росток от ветра, а грудью — от града. Наконец зелье разрослось густо на поле, гуцул ходил между его стеблей осторожно, ходил и молился:
Падайте, студет роси, На зеленее зело.
Дед Исполин не мог надивиться, глядя на Бойчука, в его голове не укладывалось, как это в заполоненной черной ненавистью душе рождается любовь, что растит зелье для блага; он даже собирался Юре показаться и побеседовать с ним и, может, сделал бы это сегодня, если б на далеких путях не застучали конские копыта. Дед шалашиком приложил ладонь ко лбу: ехал на Сивом Довшуб, ехал не один, за ним шло две лошади, меж ними на носилках лежал раненый Баюрак. Довбуш настегивал Сивого нагайкой, кони летели как птицы, голова Баюрака моталась с боку на бок — за ними стелился красный след.
И вырастали на тех следах маки.
— Потерпи, потерпи, братчик,— просил Довбуш побратима,— сейчас я поставлю тебя на ноги, сейчас, вот увидишь, сразу пойдешь танцевать.
Баюрак качался на волнах горячки, Олексины слова до него не доходили, волны то поднимали его на свои острые, как лезвия ножей, гребни, то бросали в черную бездну.
Бдюрак не видел, как подлетел Довбуш к Бойчуко- вой хате, как промыл старый гуцул в ведре листья Карпат-Зелья, как дрожали его руки, прикладывавшие листья к ранам.
— Поможет,— свято верил Бойчук.
— Поможет,— убежденно говорил Дед Исполин.
И Карпат-Зелье на глазах останавливало кровь.
И Карпат-Зелье на глазах затягивало раны.
И Карпат-Зелье на глазах вливало в опришка силу. Червонное море улеглось, он моргнул глазами, ощупал свой пояс:
— Где мои пистоли?!
Довбуш засмеялся.
— Разве я заснул? — допытывался Баюрак. —Та со мной такого никогда не случалось! А Пшелуцкий где?
— Черт его знает, где тот Пшелуцкий. А сон твой... Счастлив ты оттого, что есть на свете...— Довбуш чуть было не проговорился про Карпат-Зелье.— Что есть на свете дядька Юра. Он тебя с того света вытащил, как утопленника из проруби.
Только теперь Баюрак заметил на себе кровь. Побледнел от запоздалого страха. Глянул на Юру Бой- чука.
— Видать, вы великий знахарь, дядько,— произнес и нащупал на груди белый шрам от раны.— Возьмите этот пояс.— Он расстегнулся и протянул Бойчуку набитый золотыми пояс. Старик не взял.
— Деньги отдай бедным, золото для меня ничего не значит. А мне долг заплати головами шляхтичей. Десять голов за эту рану. Десять! — повторил и растопырил корявые пальцы обеих рук.
— Д-добре,— ответил сбитый с толку Баюрак.
Еще не успели остынуть следы опришковских коней, как на Бойчуково поле нахлынули смоляки: привели их сюдд красные маки. Смоляки были утомлены дорогой, обливались своей кровью и потом. Адась Стрембицкий простирал к ним руки, просил:
— Добейте!
Пшелуцкий приказал положить юного шляхтича на траву, гладил его белесые волосы, думал, что коронный гетман не похвалит за смерть Адася. Он его любил... А что он, Пшелуцкий, мог сделать, если пуля карпатского злодея попала Адасю в живот? Полковник оглянулся беспомощно и увидел, что его воины вязали постромками старого гуцула. Подскочил к нему в мгновенье ока.
— Опришков видел?
— Нет,— Юра смело глянул в глаза шляхтичу.
— А что здесь делаешь? — Пшелуцкому портили кровь гуцулово достоинство, хмурое лицо его и неприкрытая ненависть, струившаяся из глаз.
— Так себе, хозяйную. Знахарь я...
Дед Исполин в сердцах сплюнул сердито:
«Почто хвалишься, Юра?»
— Людей лечишь? — смягчил тон пан полковник. Он слышал, что меж верховинцев встречаются славные лекари, лучше, чем у самого короля.
— Лечу, но не всех,— буркнул Бойчук.
Пшелуцкий подал знак. С Юры упали веревки. Подвели его к Адасю. Трубач умирал.
— Так, может, полечишь этого воина? — спросил полковник почти умоляюще.
— Мог бы, да не хочу,— ответил Юра.
— Не хочешь? — Пшелуцкий остолбенел.— Так ты, хам, знаешь...
— Я все знаю,— перебил его Бойчук.— Сейчас поо- % бещаешь мне пулю или золото и прикажешь выбирать.
Я выбираю себе пулю, потому что радуюсь гибели этого,— и метнул взгляд на Адася.
Слова гуцула были исполнены спокойствия. Смоля- ки засмотрелись на него. Не досмотрелись... Ударил пистоль пана полковника, и срубила гуцула пуля. Он упал черным, непонятным для врагов идолом в затоптанное Карпат-Зелье. В ту же минуту смоляцкие следопыты доложили:
— Опять есть следы, пан полковник.
Вскочили в седла смоляки. Полетели. И остался Адась один. Никому не был он нужен. Умирал. Незрячими мутными глазами сверлил развернувшийся перед собою простор, простирал к небу руки, просил быстрой смерти, а Юра Бойчук умирать не хотел, последними усильями приложил к ране листья Карпатзелья.
И ожил.
Сидел на земле и наблюдал за чужой мукой. Это приносило ему наслаждение.
— Подыхай, подыхай,— приговаривал Бойчук, и в его морщинках теплилось удовлетворение. Он даже хрипло рассмеялся: — Одним ляхом будет меньше.
Звук его голоса привел Адася в сознание. Трубач увидел гуцула.
— Смеешься? — простонал.
— Смеюсь,— подтвердил Юра.
— А я воды хочу...
— Еще для тебя криницу не выкопал.
— Жаль тебе одной росинки?
— Не дам,— Юра поднялся. У него под ногами не вода была, а целое воскресение Адася, но он топтал воскресение врага.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109