— Я слышал ваши муки, братья, они страшны и огромны, как море. Не слышал я только, зачем вы пришли в Черногору.
Толпа выпустила из своих рядов юношу, юноша выстрелил из пистоля вверх, и сказал:
— Разве не знаешь, Довбуш? Пришли шляхту воевать.
Толпа вытолкнула из себя уважаемого мужа, чья рука лежала на ручке выклепанной косы, муж произнес:
— Разве не ведаешь, Довбуш? Мстить жаждем...
Толпа старика впереди себя поставила; плечи старого сгорбились, руки дедовы на костыле дрожали, дед сказал:
— Мы не хотим в неволе умирать.
— Все ли желают того, что молвили тут три мужа? — прокатился над поляной голос Олексы.
— Все! — будто ударило из пушек.
А может, и не все выкрикнули, может, кто-то и промолчал? К ним тоже обратился Олекса:
— Кто пришел за легкою славой, веселой жизнью и богатой добычей — пусть идет отсюда. Еще не поздно.
Никто не пошевелился, люди врастали в скалистый грунт, как дубы, даже те, что чувствовали себя ольхою или вербой, под Олексиным взглядом становились дубами.
— А если согласие царствует, так поклянемся перед собой, перед лесом, перед скалами, перед всем белым светом, что будем честно служить земле родной!
Земля прислушалась, земля услышала:
— Клянемся!..
— ...что добро, добытое, нажитое панством на людском труде, людям возвращать будем...
— Клянемся!..
— ...что не страшны нам будут ни раны, ни орудия катов-палачей, ни звон золота продажного...
— Клянемся!..
— ...что готовы мы костьми лечь за волю...
— Клянемся!..
— А если нарушим присягу, то пусть нас не минует острый топор, или пуля, или сабля, или петля. Пусть нас сыра земля не принимает...
— Клянемся!..
— Так будем же есть в знак присяги землю отцовскую! — повелел Довбуш под конец, и сотни людей пали на мураву коленями и положили в рот по комочку земли.
Олекса вместе со всеми ел комочек глины, ел и смотрел, как люди будто очищаются от мелочной суеты, становятся братьями меж собой; комочки земли, что пахли грибами и еловыми иглами, породнили их, объединили, и у Олексы снова засветилась мысль:
«А может, я все-таки поведу их? Перед ними ничто не устоит: ни крепости, ни частокол, ни ряды панцирных полков, а?
А если устоят крепости и частоколы, тогда что? А если высохнет эта река, что сейчас бушует на поляне? Тогда повсюду будет пустыня... Ни в чьей душе не зазеленеет семя бунта... Нет, нет, пусть эта поляна станет озером, из которого вытекут тысячи ручьев, пусть потоки будоражат панский покой, пусть поят водой жаждущих повсюду и везде. Разве сможет шляхта иссушить, перекрыть тысячи потоков?»
Аннычка видела, как Олекса делил толпу на отряды: были отряды большие и меньшие, были отряды из-под Перегинска и Бродов, были из-под Дрогобыча и Коломыи, во главе каждого отряда Олекса ставил верховода. Но не слышала Аннычка, как учил Довбуш пастухов и пахарей науке войны, как приказал верховодам творить панам и богатеям горькую жизнь: пусть их поместья-маетки запоют красными петухами, пусть их дни прошивают пули, пусть их ночи светятся бартками опришков.
— Когда будет вам трудно,— говорил Довбуш,— зовите меня, я всегда буду вас слышать. Когда же ко мне беда придет — я буду искать вашей помощи. Вы мои — я ваш. Себе я оставлю только пятьдесят парней. Не ведаю только, кто пойдет...
— Мы! — И выросли справа от Олексы триста хлопцев.
Олекса покачал головой:
— Подумайте. Со мной будет трудно: где огонь — там я. Где смерть — там я. Где покой и тишина — там меня не будет.
Триста хлопцев стояли как стена, Довбуш всматривался в лица, будто хотел высмотреть в стене гнилые кирпичи.
— Я начну вас испытывать,— молвил Довбуш.
— Мы готовы,— сказали триста хлопцев. Откуда они могли знать, как берется испытывать их Довбуш.
— Тогда подходи первый.
Первый с краю подошел ближе.
— Клади руку на колоду.
Первый парень положил.
Взлетела вверх, свистнула в воздухе золотая Довбушева бартка, убрал парень руку борзо, будто колода его припекла.
— Ты для меня слишком слаб,— нахмурился Довбуш,— иди прочь.
Подошел к колоде второй парень. Опять прорезала воздух бартка, и снова исчезла рука.
— Иди прочь...
Подошел третий. И опять:
— Иди прочь!
Положил руку четвертый. Острая бартка вгрызлась в колоду возле самой ладони, парень почувствовал ее холодную «щеку», но не шевельнулся, только обильный пот оросил ему чело.
И так вот всех желающих испытал Довбуш, из трех сотен осталось возле него две.
— Двести тоже для меня много,— молвил Довбуш и повел парней на край леса для нового испытания. Тут было ущелье, дна которого никто не видал, стены ощетинились пиками скал. Довбуш срубил елку, перебросил через бездну.
— Теперь я посмотрю, кто из вас смелый. Трус на кладку не ступит, ибо внизу смерть. Слышите?
Глубоко на дне ущелья стонал, ревел, ударяясь о скалы, поток.
Но первый парень не испугался, двинулся к кладке отважно, дерево под ним не качнулось, тело молодецкое не дрогнуло, ноги не выдали, будто шел он по широкому полю.
Довбуш довольно хлопнул в ладоши.
— Второй...
Перешел на ту сторону и второй, и третий, и стопятидесятый. Не решились только пятьдесят.
— А третьим испытанием будет...— Олекса не договорил о третьем испытании, будто случайно рассыпал горсть червонцев, червонцы заиграли золотом, раскатились и кого-то блеском своим ослепили, а кого звоном заворожили, и кто-то бросился их собирать, молодые парни и уважаемые мужи ползком рыскали в траве, вырывали с корнями кусты, пальцами взрывали кучи земли. Олекса уже не обращал на них внимания, было ему горько наблюдать человеческую слабость.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109