Дальше с ним сама шляхта посчитается. Подговаривай его горилку пить, вели разбивать не только господские, но и бедняцкие кладовые, требуй от него денег, денег, денег...»
Мы сели в рыдван, отправились на Верховину, и в корчме Лейбы, куда иногда заходили опришки, Марылька нанялась прислуживать за столами. А я превратился в кота, залез под стойку и жду. На третью ночь пришел Довбуш с черными хлопцами.
Марылька еду носит, горилки подливает, на ней какая-то незавидная одежонка, однако красоту, как говорится, и в тряпье видно. Довбуш глянул на нее раз- другой, наконец поманил пальцем к себе.
«Садись,— говорит,— Марыля, рядом со мной. Довольно твои ноги набегались нынче. Отдохни и поешь, бо Лейба, наверное, объедками кормит»,— и пододвинул ей тарелки и кубок.
Марылька ест и все на Довбуша — зырк да зырк. Глазища у нее как голубые окна. Время от времени и Довбуш на нее глянет. А я ладони потираю, ведь в такую девку не то что Довбуш, а и сам Люцифер влюбился бы!
После ужина опришки легли спать, а Довбуш часовых проверил, потом закурил люльку и сел на крыльцо. А Марылька тут как тут: прижимается к нему, обнимает, жаром пышет.
«Я вас,—шепчет,—полюбила с первого взгляда. Берите меня, ватажку, несите меня, ваша я до гробовой доски».
Вижу я, не очень-то Довбуш до девки липнет, наоборот, отодвигается, снимает руки ее со своей шеи.
«Ты, Марылька, девка файна-красива,— говорит ей,— может, и стоит тебя любить, но жену имею, Аннычкой зовется».
«Пфи! — присвистнула Марылька.— Разве ж я вас, ватажка, под венец тащу? Где та Аннычка... А мы тут вдвоем. Ночь нас накроет, ночь залюбит. Один раз живем на свете...»
«Побойся бога, девка! — слышу, уже сердится Довбуш.— За кого меня принимаешь? Отступись, пока я добрый».
И Марылька со смехом убежала в горницу.
А на следующий раз Марылька опять клинышек подбивает.
И на третий...
На четвертый день Довбуш ей говорит:
«Слушай, Марылька, мне твои закидоны надоели, как в пост печеная брюква. Не могу я любить одновременно ни двух, ни десятерых. Ибо там, где одно предательство — там их и тысяча».
«Так вы такой, пан ватажок?» — взбеленилась моя Марылька.
«А вот такой, Марыля»,— отрезал Довбуш.
«Я таких еще не встречала»,— ни с того ни с сего вдруг всхлипнула девка.
Довбуш погладил ей волосы. Ох, Беркут, какие то были волосы — золотой сноп!
«Что плачешь, дивчина? — спросил ватажок.— Ты красна, как заря, ты, может, краше, чем моя Аннычка, но я люблю только ее... Придет время, и тебя тоже полюбит кто-нибудь».
«Ой, леле, ватажку, никто меня не полюбит, и я никого. Моя любовь — на одну ночь. Сегодня один, завтра — другой».
Довбуш схватил ее за плечи.
«Не бреши, девка, на себя».
«Если бы...»
«Тогда ты очень несчастна, Марылька. Даже я не могу тебе помочь. Наградил бы тебя золотом...»
«Потребно мне ваше золото, как снег на Петров день.— Марылька вытерла слезы.— За вашу голову мне дали бы шапку червонцев. Панок какой-то говорил, чтоб вас красотою тела приворожила, чтобы ласками к себе привязала, чтоб я пить-гулять вас научила. Чтобы погибель вам вышла...»
«Иди, девка, спать. Видно, ты не совсем пропащая, если правду мне высказала». Он подошел к ней, взял личико в свои ладони, поцеловал в губы.
«Вот тебе мой подарок».
Она стояла, будто громом пораженная.
«Ватажочку...»
Тогда я взял девку в оборот. Мол: «Не играй, Марылька, отступление. Попробуй заманить Довбуша еще раз, и еще раз, и еще... Довбуш должен быть твоим, должен».
«Теперь, паночек,— отвечает Марылька,— не буду пытаться ни приворожить его, ни его обесчестить... Люблю его!»
«Ты с ума сошла!»
«Может, и так. Только я ж впервые встретила человека кристального и цельного. Только я ж впервые увидела рыцаря. Почему мне не полюбить его».
— Пропали твои гроши, Антипко,— усмехнулся Беркут.
— Денежки вернула все. Еще и пользу от Марыльки имею, она в Станислав возвращаться не захотела, с расстройства замуж за Штефана Дзвинчука вышла. Знаю, нарочно на Верховине осталась, на Олексу рассчитывает. Но хозяйка из нее добрая, газду уважает.
— Удивительно,— подал голос Беркут.
— И печально, пся крев. Осталась у меня в запасе только Белая...
Антипко не закончил фразу. Встрепенулся. Весь обратился в слух.
— Русинским духом запахло. Видно, Довбуш.— И черт подбежал к подножью скалы, готовый столкнуть ее с места.
«Настал мой час»,— подумал Беркут. Громко сказал:
— Подожди, пан Антипко, не тужься, а то надорвешься. Я взлечу в небеса и погляжу.
Беркут взмахнул крыльями, поднялся выше елей и выше гор. Чертил в поднебесье широкие круги. Быстрым и цепким взглядом охватывал всю Зеленую Верховину. За лесом он увидел Довбуша. Ватага двигалась устало. Впереди на Сивом — Олекса. Осень стелила под ноги опришкам багряный ковер. От Белой Скалы их отделяло два-три часа хода.
Спустившись на терновый куст. Беркут сказал черту:
— Это и в самом деле Довбуш, пан Антипко. Но он еще слишком далеко. Ватага опришков только что вступила на осеннюю тропу-дорожку и будет здесь завтра под вечер. Я б на твоем месте прилег и отдохнул перед боем. Все рыцари так делают.
— И я сделал бы то же самое, да боюсь их проспать,—зевнул черт.
— Ха-ха, а я на что? Или Довбуш не враг мне? Или не кипит в моей груди ярость на него? Если позволишь, я посторожу.
Антипко колебался.
— Не сомневайся, вашмосць. От моего взора мышь не спрячется, не то что опришок,— уговаривал Быстрозорец.
— Ну, если так, то...— Антипко свернулся клубком. Выпитая сивуха, долгая беседа, еще более долгое ожидание... Черт разомлел. Беркут подождал, пока он захрапит, потом дал волю крыльям.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109