— Успокойтесь, дядько. Разве зерно вицовато?
— А нет, думаешь? Все виновны! Весь мир! Разве не был я молодым, а что из меня сделали паны богачи? Разве не был я сильным, а куда девалась моя сила? Молодость мою палачи выпили. Силу мою подточили стены подземелий. И я влачусь по свету — дохляк и раб. Сею хлеб — и нет у меня хлеба. Сторожу скотину — и нет у меня брынзы. Хожу по земле — и нет у меня земли. Живу — и нет у меня жизни!
Довбуш обнял старика, хотел успокоить. Напрасно.
— Тебе, хлопче, легко говорить: успокойся. На черта лысого мне твой покой, когда я мести жажду! Я хочу жечь, убивать, а ты не принимаешь меня в свою ватагу! Век мой короткий, однажды захлебнусь в чужой борозде, и останется мой колодец не-вычерпанным, счеты не сведены, служба Матери- Верховине не отслужена.
— Думаете, дядько, что Зеленой Верховине можно служить лишь барткой и огнем? — прервал Бойчукову речь Довбуш.
— А чем еще?
Довбуш вспомнил про свою Аннычку, что ходит селами, городами, торжищами и поет людям песни про опришковскую славу, песнями невольничий сон разгоняет, песнями шляхту донимает. Но то Аннычка, она наделена песенным даром, а этот гуцул с ущербной силою, что он может сделать? Что за душою имеет, кроме жажды мести? В ватаге толку от него немного будет, не выдержит долгих походов, не сможет ни стрелять метко, ни грозно взмахнуть барткой. Это — дело молодых.
Но разве Юра поймет? Он ждал совета.
— Я подумаю, дядько.
Бойчук безнадежно махнул рукой и пошкандыбал к волам.
А Олекса и в самом деле задумывался над Бойчуковым вопросом, должен был задуматься, ибо борьба — не привилегия молодых, борьба — это нива для всех, а на
ниве, как известно, не одним только плугом работают: есть на ней место для бороны и сапки, для заступа и граблей и просто для цепких и чутких пальцев.
А если бы... если бы приказать Юре:
— Идите, дядько, к Черногору, поищите для Зеленой Верховины Карпат-Зелье.
И он пойдет, забросит сумки за плечи и будет блуждать по поднебесью. Да не будет ли это пустой тратой времени?
Ибо кто набредал когда-нибудь на таинственное и неизвестное Карпат-Зелье? Ибо кто расскажет, какой у него стебель — ползучий или гибкий? Кто распознает его цвет и запах? Кто вообще поручится, что оно существует в природе? Может, это лишь прекрасная сказка, созданная людьми, что прежде времени сходят в могилы? Ведь и он, Довбуш, впервые услышал про Карпат-Зелье от опришка, который умирал. Хлопец горел в червонном огне, смерть уже умывала его молодое лицо, а он стонал:
— Дайте мне, братчики, Карпат-Зелье!.. Приложу его к ране и пойду дальше, живой и здоровый. Дай...
Смерть оборвала на полуслове. Он умер, ибо никто не мог распознать среди тысячи трав целящую.
Никто?
А Дед Исполин?
Довбуш позвал Исполина.
— Говорят, Деду, что вы мудры и носите в голове разум, собранный за тысячелетия. Вы знаете все... А я... я хотел бы узнать, растет ли в наших горах трава, называемая Карпат-Зельем? — задохнулся ,волненьем Олекса. Был он напряжен, как натянутая тетива лука.
Дед, смежив глаза, молчал. Молчал целую вечность.
— Зачем тебе знать? — ответил наконец.— Это глубокая тайна.
— Для людей, Деду... Раскрытие тайны спасло бы жизнь сотням и тысячам юнаков.
Исполин снова впал в раздумье, высокое чело его собралось морщинами, белые брови шевелились. Видно, Дед колебался, видно, что-то взвешивал Дед.
— Растет, Олекса,— молвил он.— Зеленая Верховина неизмеримо богата: породивши зелье, что своим ядом может убить вола, она должна была породить и целящее зелье.
Растет? В первую минуту Олекса растерялся.
Растет? Значит... Значит, сказка людей, что пре
ждевременно ложились в могилы,— правда? Правда? Ха-ха! Слышите, горы,— правда! Слышите, леса,— правда! Олекса запрыгал, как мальчишка.
— Дайте мне его,— попросил он у Деда Исполина,—дайте! Нам не страшны станут солдатские пули, смоляцкие палаши, у нас не будет ран и смертей, я поведу на шляхту не малочисленные ватаги, я поведу лавинные полки — и мы победим.
— Не дам,— отозвался Дед.
— Не дадите? — испугался Довбуш.— Почему? — И поник, припав плечом к стволу ели. — Ведь люди говорят, что вы добрый страж, совесть и мудрость Матери-Верховины. Карпат-Зелье сохранило бы жизнь сотням и тысячам ее детей.
— Потому и не дам, что пекусь о благе Зеленой Верховины,— сказал Исполин.
В голове у Олексы не укладывалось: как можно заботиться о благе Верховины и... и равнодушно смотреть, как исходят кровью, сгорают от ран лучшие из лучших ее сыновей?
— Ложись рядом со мною, Олекса, ляг и не убивайся. Я тебя понимаю, болят в тебе чужие раны.— Речь Исполина текла печально, видно, и ему нелегко было мириться со смертями, держа в руках целящее и живящее зелье.
Олекса подчинился.
На солнце выгревалась лесная тишина. Дед говорил:
— Слушай, Олекса. В давние-предавние времена, когда эти горы были молодыми, племя гуцулов владело тайной Карпат-Зелья. Вначале его лелеяли и в горах столетиями царил мир, враги боялись и шагу ступить в их владения, потому что знали: карпатское племя непобедимо. А потом, прикрывшись Карпат-Зельем, как щитом, гуцулы обленились, мечи их и бартки поела ржа, без борьбы и труда высохла у воинов сила, а у мудрецов — разум. Случилось даже так, что они забыли тайну Карпат-Зелья. И потом напал враг. Опомнился народ, да было уже поздно. Бросились воины к мечам — и мечей нет. Бросились мудрецы к своему разуму — нет у них мудрости. Плач несся тогда по всей Верховине.
— А вы где были, Деду? — перебил его рассказ Довбуш.
— Слушай дальше. Я тоже тогда утратил мудрость и проникся жалостью к верховинцам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109