Трембита и прежде извещала про чью-то кончину, но эта кончина была чужой, далекой, трембита просто повторяла печальную новость, а ныне она плакала навзрыд, тоскливо, так что скручивалось веревкой, чернело ее длинное тело, ибо ныне она извещала мир не про смерть соседа, приятеля, доброго хозяина или буйного парня,— горам трубил про свою собственную смерть хозяин трембиты, которого люди величали Великим Цимбалистом,
Смерть прислушалась к милым ее сердцу жалобам трембиты, было ей непривычно наблюдать, как сам по себе трубит в трембиту человек, который, по существу, уже стал мертвецом, собственно, станет им через несколько минут, вот только пусть полюбуется на человеческую благодарность, пусть разочаруется, и тогда Смерть взмахнет косою.
Трембита продолжала плакать, а Великий Цимбалист смотрел сухими глазами, на лице не вырисовывалось ни одной черточки печали, он прислушивался, как горы перекатывают скорбные звуки, как передают их другой трембите, а та, другая — третьей, третья — четвертой, и уже вся округа стонала известием о его смерти.
А он еще жил, и было ему радостно смотреть, как из близких и далеких верховинских гнезд высыпали люди; люди спешили толпами, были среди них молодые и старые, мужчины и парни, молодицы и старухи, они складывали ладони трубками и спрашивали:
— А кто, слышите, богу душу отдал, что так красиво трембиты плачут?
— То я, род мой гуцульский, умирать буду,— отозвался Великий Цимбалист.
Всплеснули женщины руками, мужчины вырвали из своих грудей тяжкий вздох, девушки косы порасплетали.
— Не умирай, Великий Цимбалист! — родилось в мертвой тишине.
— Должен, люди добрые. Смерть уже сидит на колоде, косу острит.
Заголосил-завопрошал люд:
— А кто играть нам будет?
— А кто нас будет забавлять?
— А кто будет нас к танцам приглашать?
— Горы без тебя, Великий Цимбалист, в тоску впадут...
— Дни наши горькие почернеют без твоих цимбал...
— Не умирай...
Что мог ответить им Великий Цимбалист? Он стоял высокий, сухой, склонившись на ограду, ловил губами воздух, как рыба воду, и по его лицу текли слезы, текли не оттого, что перед ним стелилась неизведанная, незнакомая дорога, что должен был прощаться с людьми и миром,— текли слезы от радости, что люди его все же любили и уважали. Когда-то они об этом не говорили, как-то не приходилось лезть с похвалою человеку в глаза, теперь же могли они высказать свою любовь, теперь могли, потому что он умирал.
И чем выше поднималось над горами солнце, чем суше' становились травы и деревья, тем больше людей сходилось на подворье Цимбалиста. Они оставили на полонинах овец, оставили в бороздах плуги, а на срубах топоры и двигались волнами на холм, где тулилась хата Цимбалиста. Весть вороном долетела до глухих дебрей, где прятались Довбушевы хлопцы, ватаг скорее седлал коня. Сивый ветром помчался в дорогу.
— Не умирай...
Великий Цимбалист был известен в краях карпатских, в долах покутских, в стороне подольской, на слободах украинских — не знали люди славнее музыканта, чем он. Его цимбалы словно бы чарами обладали, словно невидимые мосты прокладывали к людским сердцам и потом творили с сердцами что хотели: то заставляли их танцевать, то принуждали рыдать, то наполняли сердца, как кубки, тихим скорбным напитком, то молодым хмельным вином.
И вот теперь...
—- Не умирай...
— Не умирай, Великий Цимбалист,— шептал Олекса Довбуш,— я хочу застать тебя живым.— И стиски
вал колючими шпорами бока Сивого. Сивый не обижался, Сивый чувствовал желание своего хозяина и, распустив хвост и гриву, как крылья, летел над землей.
Тем временем люди теснее обступили Великого Цимбалиста, людей становилось как травы и листьев, передние молча всматривались в лицо музыканта, а задние уже, как на похоронах, всплескивали ладонями и плакали-приговаривали:
Старый Цимбалист слушал, и в груди у него клокотала радость, он не имел на земле сыновей, не имел дочерей, не имел жены и не имел сестры, а ныне дознался, что для людей он много значил, его музыка для них была радостью, и за это его батюшкой, отцом, татунечкой величают. Он оторвался от ограды, сел на колоду рядом со Смертью, сказал:
— Теперь видишь, Смертонька, что за мною люди плачут, что благодарность от людей имею великую.
— Да, вижу,— неохотно согласилась Смерть.— Я еще никогда не видела такой печали народной. Разве ты был царь? Разве ты был воевода? Разве ты был богач? Не понимаю, что ты им в наследство оставляешь?
— Я оставляю им громкие звуки, что музыкой зовутся,— ответил Великий Цимбалист.
— Глупости,— скривилась Смерть.— Я знаю людей, для них богатство — золото, а музыка...
— Я им той музыки каждому по струне в сердце дал. Это дороже, чем золото.
— Я не взвешиваю дарованные тобою струны.
— А когда ж то было, чтоб Смерть да взвешивала? — улыбнулся сам себе Цимбалист.— Струны принадлежат жизни.
— Может, и так,— кивнула Смерть. Послюнила палец и коснулась им лезвия косы.— Будем кончать, Цимбалист, а? Я и так засиделась возле тебя, господь гневаться будет.
— Так разве я упираюсь, Смертонька? Но дозволь мне напоследок искупаться и одеться в чистое. Как предстану таким перед господом?
Смерть не стала говорить, что господь навстречу душам из своих покоев не выходит, встречает их перед райскими вратами апостол Петр, но вымыться и переодеться Цимбалисту позволила.
Женщины не дали Цимбалисту перед смертью трудиться, сами нагрели и налили воды в корыто, обмыли его тело, одели в праздничные одежды.
Он без стыда принимал женскую заботу, не жалел, что своей жены не имел,— сотни жен в последнюю дорогу его провожали, стелили коврами и скатертями стол под елкой, зажигали тысячи свечей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109