А здесь, на гумне, вокруг стола, застланного белыми покрывалами, среди многочисленных свечей, уже повеяло холодным ветром, между Великим Цимбалистом и окружающим людом вырастала стена отчужденности, ибо мало быть великим при жизни, надо остаться великим после смерти, ибо мало лелеять свой талант, надо другие таланты взращивать. Это Великий Цимбалист только теперь понял. Он глянул на Смерть, что издевательски щерила свои зубы, был бы рад, когда бы в этот момент достала его косою, но Смерть не спешила, она радовалась, что ее взяла, ибо вон уж глохнут плачи-причитания, ибо вон уже высыхают на лицах слезы. Смерть хотела насмеяться над Цимбалистом, ждала, чтобы до дна испил горькую чашу.
— Олекса наш правду молвит,— прошептал наконец Великий Цимбалист. Ему уже с трудом удавалось говорить, все слова, которые были отвешены ему на всю жизнь, высказал и теперь подметал их, как зернышки последние.
Люди ласкали Довбуша взглядами, чувствовали себя счастливыми оттого, что ватажок заботится о них, заботится о них своей золотой барткою в борьбе с панами и заботится разумом в такие вот минуты. Молодицы сушили слезы, дивчата заплетали косы и из-под бровей поглядывали на ватажка, в девичьих взорах таились зов любви и обещание счастливых ночей. Олекса не ловил ни единого взгляда, не потому не ловил, что для него не существовало дивчины, кроме Аннычки из Кутов, просто в эту минуту он думал иную думу, искал спасения от беды, что сталась с Великим Цимбалистом.
— А когда я молвил правду,— заговорил Олекса с Цимбалистом,— то умирать не должны, батько...
— Если б то в моих силах... Если б мне хоть год- другой жизни прибавить, то я бы их не зря прожил, я собрал бы сто хлопцев — сто цимбалистов, я б свои тайны, какое певучее и звонкое дерево для цимбал выбирать, им бы раскрыл, я б научил их, как со струнами говорить, я из своего жбана в их жбаны налил бы таланта до краев...
— Почему при жизни этого не делали? — допытывался Довбуш.
— То, Довбуше, такая уж людская натура: все, что имеешь, держи под замком. Кто его знает, может, я боялся хлеб потерять, может, не хотел, чтобы хлопцы урвали себе славы от моей? Теперь прозрел, теперь мне светло стало...
— А может, выплатите нам старый долг? — с надеждой спросил Олекса.
— Да как? Когда ж? — защищался старик.— Будто не видишь — Смерть сидит на колоде посреди гумна.
Олекса повернулся лицом к тому месту, где лежали еловые бревна. И он тоже увидел Смерть. Она показалась опришку нарочно, чтобы отбить у него охоту сманивать Великого Цимбалиста платить людям какой- то старый долг. Олекса ясно увидел ее длинную белую мантию, из-под которой выглядывали кости ног, и видел вместо глаз черные ямы, и видел желтые зубы, смеявшиеся над ним. Смерть даже помахала Довбушу
косой, мол, подожди, молодец, придет и твой черед. У опришка волосы встали дыбом, но он взял себя в руки и спросил древних дедов, что толпились впереди:
— Можно ли, уважаемые, побороть Смерть?
Деды были мудрые, они прожили на свете долгие
годы и, верно, дали бы Олексе добрый совет, но старики привыкли долго вспоминать и еще дольше рассказывать, на это требовалось время, а у Великого Цимбалиста руки уже синели и легким не хватало воздуха: Смерть точила косу.
— А когда я попробую?..
Довбуш не договорил, мысль молнией полыхнула в мозгу, он ухватился за нее, как утопающий за соломинку, вихрем помчался в хату, сорвал со стены цимбалы, ткнул их старику на колени, в посиневшие пальцы вложил клевчики, пальцы клевчиков не держали, цимбалы сползали с колен. Смерть от смеха подпрыгивала на колоде. Олекса цимбалы придерживал, стискивал пальцами стариковские пальцы и просил- приказывал:
— Играйте!..
Великий Цимбалист просительно взвел на Довбуша глаза, в них плескалась предсмертная муть.
— Играйте! — кричал Довбуш, крик зажигал людей.
И люди, словно бы поняв Олексин замысел, повторили стоголосо:
— Играйте!!!
Великий Цимбалист собрал последние крохи сил: он не имел права ослушаться общества и все-таки начал...
— Играйте! — подбадривал Довбуш.— Да веселую, батько наш, да быструю...
Первые звуки, как первые капли дождя в жару, прибавили сил и надежд Великому Цимбалисту, и потому следующие звуки упали гуще, увереннее, а третьи — совсем часто зазвучали с цимбал. Великий Музыкант чувствовал, что Олексино желание прогоняет от него слабость, вливает свежую кровь, голова становится яснее, Олексино и людское желания — становятся его собственными и цимбалы начинают выговаривать звуки все четче, все звончее.
— Еще огня, еще! — кричал Довбуш.
— Еще жару подсыпьте! — гудела, верещала, вы
крикивала толпа. Это было уже лишним, Цимбалист овладел цимбалами, высекал из них цветы и огонь, высекал веселье и радость, высекал для себя и людей; для себя, ибо сам воскресал, для людей, ибо толпа вдруг качнулась вправо-влево, притопнула тысячью постолов, как одной ногою, и... пустилась в танец. Под ногами танцующих закурилась пыль, полетели кверху пучки вырванной с корнем травы. Олекса потом рассказывал, что до тех пор никогда прежде так буйно не танцевал, танцующие забыли обо всем на свете, от их горячего дыхания гасли свечи, кто-то в запале расколол кедровое деревище, кто-то топтал зеленый барвинок. Великому Цимбалисту стало все равно, будет ли у него челн для плавания на тот свет; наконец, про тот свет он уже и не думал, потому что пальцы по-прежнему стали послушными, исчезла заливавшая их мертвецкая синева, в этот миг он и вправду был великим музыкантом и сам упивался своею мелодией и опьянял этой мелодией других.
Олекса, обнявший елочку, чтобы попридержать немного слишком расходившиеся ноги, случайно взглянул на бревно, где недавно еще сидела важная и надутая Смерть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109