Это было в тот раз, когда Онуфрий тайно возил в лагерь опрышков харчи. Но Сивый не догадался, что Довбушу нужен конь. А если бы догадался, так что? Разве ему мечтать про Олексино седло, когда вон сколько добровольцев объявилось? И Сивый, как будто его не касалось это конское сборище, будто он и не узнал Довбуша, сидевшего уже рядом с его хозяином, двинулся по лугу, пощипывая на ходу траву. Правда, трава коню и в рот не лезла, она почему-то утратила сочность, Сивый за разом поглядывал на табун.
Наконец осмотр начался. Первыми двинулись к Довбушу кобылицы, шли они не спеша, ступали легко, грациозно, будто пританцовывая. Сивый не мог не признать, что кобылицы подобрались красивые, словно выточенные из мрамора, ноги под ними пружинили, шеи выгибались, как у лебедей, маленькие головы кобылицы несли гордо и по-женски немного кокетливо, челки на лбах позванивали нашитыми на ремешки блестящими червонцами, у каждой кобылицы на лбу светилась белая звездочка, у каждой ноги были одеты в белые чулки.
Довбуш не мог от них отвести взгляда, кобылицы повернулись к нему головами и наперебой, поднявши шум, стали хвастаться, что на них ездят прекрасные панночки, им, кобылицам, правду говоря, живется в шляхетских конюшнях прекрасно, они, мол, понимают, что здесь, в горах, Довбуш ни одной из них не обеспечит зажиточной жизни, но они на все согласны, им надоело топтаться по парковым душным аллеям, по битым тропинкам полевым, им хочется опасности, романтики, горного ветра и славы.
— Вам доброго жеребца и плетей надо,— взвился от зависти Сивый. К счастью, Довбуш не позарился на гибкие шеи и тонкие ноги, и кобылицы обиженно потянулись к броду. Одна все-таки не утерпела и огрызнулась:
— Будто этот хлоп, проше панство, что-нибудь понимает в красоте и грации? Дикарь...
Довбуш не слышал кобыльей шпильки, он уже забыл о кобылицах, перед ним по кругу двигались широкогрудые, важные битюги. Олексе никогда не приходилось встречать подобных коней, они казались ему похожими на громадных медведей, на их широких спинах, как на лавках, можно выспаться, их толстые, негнущиеся ноги взрывали землю.
Онуфрий причмокивал губами, бил себя ладонями по коленкам и в азарте выкрикивал:
— Вот это кони, ватажок, вот это силища! Каждый из них по две елки-смереки одним махом на самую высокую гору вытащит.
«А тебе моей работы не довольно? — упрекнул мысленно хозяина Сивый.— Или я мало пашу?.. Хотел бы видеть, хозяин, как бы ты прокормил их. Думаешь, они
сеном довольствуются, как я?.. Они, друже, до овса приучены...»
Битюги покорно ждали Олексиного решения.
— Нечего сказать,— говорил им Олекса,— кони вы прекрасные, крепкие, до работы, верно, охочие. Вам бы обозы тащить, вам бы орудия возить, вам бы крепости возводить. Но вот беда: нет в моем войске ни орудий, ни обозов, ни крепостей. Да и трудно вам, непривычным, было бы по горам и без грузов ходить. Потому не могу ни одного из вас взять. Простите меня...
Еще не успели битюги сойти с круга, а перед Олек- сой уже гарцевала новая ватага коней. Они не выделялись ни красотой, ни особенной силой, седла на них были простые, ременные, без прикрас, бабки и брюха имели пообтертые, на крупах набухли рубцы от нагаек. Это были местные кони, родные братья Сивого, на них, видно, ездили смоляки и панские слуги. Сивый не мог узнать в них родичей, смоляки и гайдуки ездили на них не один год, кони переняли характер хозяев, в глазах их горела готовность служить кому угодно, только бы в желоб кинули пласт сена, даже вонючего, протухшего сена, и только бы те, кому служили кони, хотя бы раз в месяц потрепывали их по задам и приговаривали:
— А знаете, эти коники-«гуцулы» выносливые, как черти, и верные, как псы.
Эти кони за своим паном бросились бы в огонь и в воду, неделями не брали бы в зубы ни стебелька, при встречах с собратьями, что пашут землю, возят из лесу стволы деревьев, носят, постанывая, с полонин бочки с брынзой и маслом, запорашивали бы им глаза пылью, а при случае лягнули бы копытом под брюхо и кричали бы:
— Эй, быдло, с дороги!
Довбуш знал натуру коней, служивших гайдукам, сейчас ему противно было смотреть, как они заискивающе ломали перед ним хребты и прижимали к задам общипанные хвосты, как выгибали в поклонах шеи. Довбуш думал, что любой из этих «гуцулов» опрышкову службу нес бы исправно, они не боятся ни каменного бездорожья, ни весеннего половодья, они гибли бы от пули или от пики геройски, молча. Но Олекса не хотел иметь коня-слугу, хотел он иметь коня-друга. И он возражающе покачал головой, кони
этот жест сразу поняли, в одно мгновенье убрались с вытоптанного копытами круга.
Настало время показать себя последнему конскому табуну. Олекса даже поднялся, любуясь их поступью. Это шли кони верховые, седла на них поскрипывали драгунские да рейтарские, в верховых играла арабская кровь, но они не задирали хвостов, двигались рядами, как воины. Действительно, они и были воинами, могли бы порассказать о десятках сечей с турками и татарами, их копыта топтали не одного врага. Взгляд Довбуша забегал по конским рядам, ватаг выбирал лучшего из лучших, среди боевых самого боевого! И, вероятно, через минуту какой-то из верховых имел бы нового господина, если бы Довбуш случайно не заметил Сивого.
Онуфриев конь шутя, чтобы хозяин развеселился, двинулся себе пред Олексины очи. Он не заботился, чтобы кому-то понравилась его стать, просто двигался достойно, как хозяин этого луга, длинная белая грива реяла на ветру, как бунчук, пышный хвост волочился по земле. В каждом шаге Сивого, в его взгляде, в поднятой гордо голове Довбуш ощутил силу и уверенность, и предводитель опрышков сразу догадался, что этот конь вырастал на воле среди гор и лесов, ему, может, не раз было трудно, голодно, но он не спешил ни под седло гайдуцкое, ни под седло рейтарское, ни в хомут мещанина, удовольствовался деревянным седлом и сыромятной шлеею.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109