Меня жгли их слезы. И я уже нес им потерянное зерно. И хорошо, что не отдал. Мне удалось подслушать разговор двух верхо- винцев. Они сидели у костра и мечтали про Карпат- Зелье.
Первый сказал:
«Если б я нашел зерно целящего зелья, стал бы царем на Верховине. Мне поклонялись бы все...»
Второй сказал:
«Не велика честь быть гуцульским царем. Имел бы я то зернышко, так отнес бы нашим завоевателям. Они наградили бы меня поместьями и богатством, привилегиями и дворянством, и я стал бы им ровней».
— И вы, Деду, не убили их? — вскрикнул Довбуш.
— Если бы их было только двое. В палатах завоевателей тоже не дураки сидели, им тоже захотелось Карпат-Зелья, которое гарантировало бы им беспечное господство. И завоеватели наградили бы предателей богатством и привилегиями... Я тогда понял, что добро, скрытое в Карпат-Зелье, может стать злом для простого люда. Его благо — в борьбе. И семя целящего зелья я выбросил...
— Но теперь же идет борьба, Деду,— сказал Довбуш. Наука Исполина не переубедила его, не научила ничему, в нем ныли чужие раны, боль туманила сознание.— Если б я имел Карпат-Зелье...
— Не дам, Олекса, не проси,— нахмурился Исполин.
— Так и пропадет оно, и люди никогда им не воспользуются? — Довбуша разбирала злость.
— Не пропадет,—изрек Дед.—Когда-нибудь, как не станет богатых и бедных, победителей и побежденных, когда исчезнет вражда меж племенами и для людей добро будем добром, а зло злом, тогда...
— Э, когда то будет?! — выкрикнул в расстройстве Довбуш и, не попрощавшись, бросился в гущу леса.
Бежал. Стремился ветром погасить ярость на Деда Исполина. Старик знал об этом. Но не обижался. Иным Довбуш быть не мог. Он сын своего времени и защитник Матери-Верховины.
Разговор с Дедом еще больше разжег Олексино желание завладеть Карпат-Зельем. Теперь он был уверен, что оно существует. А если так, то к черту всякие рассуждения о добре и зле. Зачем сушить себе голову будущим, когда припекает нынешний день? Будь у него хотя бы одно зернышко зелья, он знал бы, кому поручить охранять его: Юре Бойчуку! То человек железный, то человек каменный, он со своей ненавистью надежно оберегал бы тайну жизни и смерти.
Но как разгадать тайну произрастания целящего зелья? Как? Где то поле, на котором оно созревает? Где те пути, что ведут к нему? Где та чистая криница, из которой пьет оно воду?
Небо, ты не знаешь?
Пекло, ты не посоветуешь?
Мысли Олексу мучили, сушили, как суховей пашню, он таял на глазах побратимов, как восковая свеча: буйная чуприна бралась сединой, глаза западали, а губы почернели, как уголь.
Так было до тех пор, пока ватажок не вспомнил про давних друзей — лесных дивчат с Полонины Зеленой. Он тотчас оседлал Сивого и через три дня оказался в древнем лесу, на той самой просеке, где в юности забавлял сопилкой зеленых русалок. Пустил Сивого пастись, шепнувши ему на ухо:
— Дед Исполин, может, разгневается, что я прошу помощи у нечистой силы, но другого выхода нет.
Дождался сонливого полдня, вынул из-за пояса сопилку и заиграл. Вербовые звуки возвратили его в безоблачную юность, когда он еще не нес на своих плечах тяжести борьбы, когда сердце еще не обливалось кровью при виде бед Верховины. В то время его больше всего беспокоило, чтобы досыта паслись овцы. В то время... Это было давно, очень давно, а вот в древнем лесу ничего не изменилось: как и прежде, шепчутся елки-смереки, как и прежде, будит тишину дятел, как и прежде, из старых дупел, густых зарослей, вертепов-ущелий на голос сопилки сбегаются лесные русалки, как и прежде, они юные, легкие, соблазнительные, течение лет нисколько не задело их. Лесные дивчата сплетались в большой круг — танцевали.
Олекса играл самозабвенно, желая подольше продлить свое гостеванье в юности, лесные русалки дарили ему улыбки, обжигали взглядами, возбуждали кровь упругими персями и крутыми бедрами.
А потом...
Потом круг распался, лесные дочери обступили опришка. Какая-то из них спросила:
— йой, Олексику, почему это лицо твое смеется, а очи плачут?
Довбуш бросил под ноги сопилку, зеленая юность
быстрой птицей рванулась в невозвратное прошлое, вздохнул.
— Хочу, милые мои, достать для Матери-Верховины добро, скрытое в Карпат-Зелье. Собственно, за этим и пришел к вам, вы среди трав родились, среди трав век свой векуете — может, добудете мне хоть одно зернышко Карпат-Зелья?
Ничего не ответили лесные девы, будто ветром сдуло их с поляны, только издали уже донеслось:
— Жди, Олексику, поище-е-е-ем!!!
Искали до вечера.
Первыми возвратились на поляну берегини. Сказали печально:
— Мы искали Карпат-Зелье на берегах рек и потоков, над озерами и источниками, но не смогли найти.
Вторыми вернулись пещерницы-яскини:
— Мы были в глубоких ущельях и пещерах, но Карпат-Зелья не видели.
Третьими появились на поляне горные девы. Заплакали:
— Мы перебрали на каменных хребтах каждый стебелек, но...
Последними, уже при луне, прилетели шелестини. Они запели:
Ми прудш шелеспш Облетши полонини, Й ось...
Самая старшая шелестиня разжала ладошку, на которой лежало серебряное, похожее на маленькую слезинку, зерно.
— Возьми, Олексику, да посади его на безлюдной ниве-царинке, дважды в сутки поливай, нося воду пригоршнями из потоков. Вначале вырастет один стебель, а на нем — сто зерен, сто зерен пустят десять тысяч ростков. Вот тогда и пользуйся зельем. Листья его — для груди, белый цвет — для головы, коренья — для ног.
И зажал Олекса зерно в ладони, вскочил на Сивого и с поклоном благодарил лесных дев.
Казался себе самому могущественнее Деда Исполина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109