И тогда... Но Довбуш рассеивал ее страхи, говорил, что на битой дороге нет ни верховинского опришка, за голову которого шляхта сулила шапку червонцев, ни армянской наемницы из Кутов, по дороге идут со свадьбы молодой и молодая, и Довбуш даже вспомнил припевку:
Уже под Кутами, когда посреди ясного утра прощались, Олекса спросил:
— Скажи, Аннычка, правду скажи, что это было там, на лужайке? Я ж ясно видел, как две скалы обнимаются. Сон это, видение?
— А может, то песенные чары, любый?
— Так зачаруй, мохнатая пчелка, поганые очи. Пусть они меня не увидят, пока не закончится моя дорога.
— Зачарую, Олексику, езжай счастливо.
Он тронул Сивого, а Аннычка села на обочине под распятием и стала петь: пеший и конный останавливались около нее, пеший и конный забывали о дороге, дорога стелилась перед Олексой чистой и безопасной.
ЛЕГЕНДА ДЕСЯТАЯ
Верховина породила сотни славных опришков, но ни одному из них даже во сне не грезилось идти походом на Станислав. Отдельные ватаги черных хлопцев брали топорами Куты и Носов, наведывались в предместья Коломыи, бесстрашный Баюрак взял приступом и сжег Болехов, а Станислав обходили дальней дорогой, чтобы случайно не напороться на острия пик панцирных полков, что денно и нощно сторожили, как псы, подступы к каменному гнезду Потоцких в междуречье двух Быстриц. Вельможное панство, купцы-сребролюбцы, зажиточные мещане католической, греческой, армянской да Моисеевой веры чувствовали себя за крепостными стенами, как у своего бога за пазухой. В городе всегда стояло на постое драгунское войско и ошивалось множество вооруженной до зубов шляхты, падких до драк стражников и панских прихлебателей.
Случалось, некоторые побратимы из опришковских отрядов Станислав все-таки не обходили. Это бывало тогда, когда они были ранены или, благодаря предательству, становились добычей смоляков.
Не лелеял надежды погулять в Станиславе и Олекса Довбуш. Он хорошо понимал, что крепость Потоцких слишком твердый орех для опришковых зубов. Потому побратимы немало удивились, когда однажды поздней осенью на горе Стог Олекса собрал их и сказал:
— Я иду на Станислав.
Кое-кто из опришков, грешным делом, подумал, что ватажок выпил лишнюю кварту оковитой; в такое время неудивительно: горами бродила поздняя осень, не сегодня завтра ватага разбредется по селам и глухим приселкам, чтобы опять собраться здесь весною. Так что на прощанье можно бы и выпить. Но Олекса Довбуш смотрел на побратимов трезвыми, ясными глазами, в них горела упорная решимость.
— Может, вы, Олекса, шутите? — спросил за всех Василь Баюрак, давний и добрый побратим Довбуша.— То, прошу, крепость, а не двор какого-нибудь сопливого шляхтича...
— Думаешь себе, Василь, что не вижу разницы между шляхетским курятником и Станиславом? — недовольно зыркнул на Баюрака.— А идти должен!
— Но уже и время позднее, ватажку,— попробовал переубедить Довбуша осторожный в походах и счастливый в налетах Павло Орфенюк.— Зима на пороге.
— Когда бы даже снега засыпали все дороги и полонины, я все равно пойду,— ответил Довбуш.
— Ох, а не захотелось ли вам, ватажку, нашей кровушки? Эта осень и так была для нас тяжкой,— выпалил младший из братьев Джемиджуков, парень горячий, вспыльчивый, как огонь, но смелый до безумия, за что и любил его Довбуш.
Олекса потемнел лицом, рука невольно рванулась к золотой бартке, младший Джемиджук тоже сверкнул топорцом. Совет опришков вскочил на ноги. Еще миг — и скрестится, зазвенит в смертельном бою страшное оружие. Олекса дышал тяжело, гнев клокотал в его горле. То был первый случай в ватаге, когда меж побратимов пустил росток корень разногласия.
— Ну, нападай, ватажку, я ведаю, что твоя рука тяжела, бьет без промаха, я умру сейчас, но должен ты знать, что нам всем этот поход ни к чему! — храбрился и кричал Джемиджук.
Олекса ступил шаг к нему, замахнулся и... швырнув топор наземь, ребром ладони потер лицо, будто смывал с себя неожиданный гнев. Этот зеленый петушок Джемиджук прав, нынешняя осень вырвала из ватаги доброго побратима Василя Полейчука из Шешор, перед станйславскою ратушей был четвертован Андрусь Лав- рйв из Зеленой... Смоляки полковника Пшелуцкого как змеи расползлись Покутами и Зеленою Верховиной, рыскают по лесам и селам. Пан коронный гетман Иосиф из Потока, обратив внимание на мольбы галицкой шляхты, послал им войско под рукой Антона Соболевского. Княжна коронная Теофила Яблонская тайно плела измену, подкуп: шляхта ничем не гнушалась, только бы как можно скорее установить в крае золотой покой.
— А все же, братья, я должен идти в Станислав,— произнес Довбуш, закуривая люльку.— Я не про вас говорю, моя власть над вами в этом году уже силы не имеет. Я говорю о себе. Сам хочу идти.
— Так то ж, Олекса, верная гибель! — выкрикнул Баюрак и черканул себя пальцем по горлу. Другие опришки пожимали плечами, никак не могли понять причины внезапного решения Довбуша.
— Ох, брат,— ответил Олекса,— сам знаю, что не на свадьбу собрался. Вы тут три дня ели и пили, а я три дня думу думал.
Товарищи только теперь заметили, что их вата- жок похудел лицом, глаза у него ввалились, как две ямы, борода ощетинилась черной щетиной.
— Разве с Аннычкой что? — неосторожно обронил кто-то вопрос.
— Свят-свят! — истово перекрестился Довбуш. Все знали, как дорожит Олекса дивчиной.— Я, братья мои, ношу в душе старый долг, а рыцарям не личит не отдавать долги. То сталось еще в день моего рождения. Когда Жельман измывался над моей матерью, в Печенижине нашелся только один сокол, что решился стать на ее защиту, звали его Юрой Бойчуком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109