-- Он не только самый красивый на острове, но, как я
полагаю, самый красивый во всем Средиземноморье. Скалам
испанского побережья и горы Афон не хватает его чудесной
окраски и гладкости. Выглядит так, словно его обстругали ножом,
не правда ли? Альпийские скалы кажутся отвесными, но почти
всегда имеют наклон; первичная их порода не способна так резко
отслаиваться, как туф. А тут настоящая стремнина. Вертикаль!
-- Вид устрашающий, -- сказал мистер Херд. -- А что там
такое насчет английского лорда?
-- Двое молодых людей сняли на лето виллу, стоящую на этом
утесе. Целыми днями они купались и пьянствовали. Меня в то
время на острове не было, но мне, разумеется, все рассказали. В
один прекрасный день тот из двоих, что был помоложе, на спор
прыгнул с обрыва, сказав, что собирается нырнуть. Тела так и не
нашли. Здесь сильное течение. Так, Антонио?
-- Это так, джентльмены. Все время пили бранти, оба. Но
молодой -- ему все улыбались. Приятный мальчик. Плавал, нырял,
очень красиво. Однажды вечером оба напились и пошли гулять
вдоль обрыва, вон там. Молодой говорит: Я хорошо ныряю, а, что
скажешь, друг? А большой говорит: Ты ныряешь лучше дельфина. --
На что поспорим, нырну отсюда, сейчас? -- Шесть бутылок бранти.
-- Идет! Одежду снял и полетел, как чайка. И конец. Это так,
джентльмены. Назавтра приносят одежду большому, в дом. Большой
как проснулся, видит, одежда лежит, а друга в ней нет,
рассердился на слуг и на всех и целых три дня бранти не пил.
Чертовы дураки иностранцы.
-- Как хотите, а это трагедия, -- сказал епископ.
-- Вы правы. В ней присутствует нечто художественное --
эта деталь с принесенными назавтра одеждами, с пустой
скорлупкой. Очень художественная деталь.
Мистер Херд взглянул на скалу. Он представил, как с этой
ужасной высоты летит, переворачиваясь человеческое тело, и
голова его закружилась. Поверхность скалы была совершенно
гладкой. Но еще сильнее поразила епископа ее редкостная, почти
угрожающая окраска. Иссиня-черный камень усеивали вкрапления
оттенка красноватой сангины, как будто каменное сердце местами
сочилось кровью.
-- Я вспомнил, миссис Мидоуз рассказывала мне эту историю,
-- сказал он мистеру Киту. -- Ведь ее вилла стоит на этой
скале, так?
-- Да, именно там. Кстати, когда снова будете у нее, не
откажите в любезности, скажите ей что-нибудь особенно приятное
de ma part(53). При том как мне нравится эта леди, я вижусь с ней
вдвое реже, чем мне хотелось бы -- больше чем вдвое! Как она?
-- Жалуется на мигрень.
-- Мигрень? Совсем не похоже на миссис Мидоуз. Мне она
всегда казалась сделанной из стальной проволоки. Наверное, с
ребенком что-то не так.
-- Может быть, -- отозвался епископ. -- Мне показалось,
что она в нем души не чает.
Тут он припомнил подробности своего к ней визита, вспомнил
то, что она говорила, -- как, наверное, ей одиноко там,
наверху. Странно! Почему-то все это время она не шла у него из
головы. Он решил непременно заглянуть к ней в ближайшие дни.
Кит сказал:
-- Я бы не решился встать между ней и ее ребенком. Это не
женщина, а тигрица... Херд, вы весь день думаете о чем-то
своем. Что с вами такое?
-- Да, пожалуй, вы правы. Я попробую объяснить. Вам
знакомы эти японские цветы... -- начал он и снова умолк.
-- Рад, что вы, наконец, спустились на землю. С
землей-матушкой ничто не сравнится! Вы и представить себе не
можете, сколько денег я потратил на японские цветы, особенно на
луковицы, прежде чем убедился, что на этой почве они расти не
могут.
-- Нет, я говорю о бумажных цветах, которые мы во время
загородных обедов клали в стоявшие на столах чашки с водой.
Сами по себе они похожи на сморщившиеся клочья картона. А попав
в воду, разбухают и расправляются, обращаясь в цветы самых
неожиданных оттенков и очертаний. Вот чем я себя ощущаю -- я
словно бы раскрываюсь, приобретая какие-то иные оттенки. Новые
проблемы, новые влияния -- все сказывается на мне. Я начинаю
думать, что нуждаюсь в совсем иных, свежих мерках. Порой мне
становится чуть ли не стыдно...
-- Стыдно? Дорогой мой Херд, это совершенно никуда не
годится. Как вернетесь домой, непременно примите синюю пилюлю.
-- Может быть все дело в южном ветре?
-- Все и во всем винят беднягу сирокко. Насколько я
понимаю, вы просто, сами того не сознавая, долго созревали для
этих изменений. И что это значит? Только то, что вы растете. А
тут стыдиться нечего... Ну вот, наконец-то! Мы пристанем вон к
тому пляжику -- видите? -- на краю лощины. Можете высадиться на
берег и осмотреть остатки курортного заведения с горячими
водами. Когда-то веселое было место -- театры, бальные залы,
банкетные. Теперь туда никто не осмеливается соваться.
Привидения! Возможно, повстречаете призрака. Что касается меня,
я собираюсь поплавать. После разговоров на религиозные темы
меня всегда тянет помыться. Вы ведь не обидитесь на меня за
такие слова, правда?
Мистер Херд, поднимаясь с пляжа в горы, чувствовал, что он
уже никогда ни на какие слова обидеться не сможет.
Скалой Дьявола заканчивался, словно обрывался, наиболее
впечатляющий участок обрывистого непентинского берега. Этот
могучий эскарп был его крайним аванпостом. Дальше берег
спускался к морю волнистыми земляными скатами, кое-где
рассеченными оврагами, промытыми в рыхлой почве потоками талой
воды. Именно в устьи одного из таких сухих русл мистер Херд и
сошел с лодки на твердую землю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161