-- А о женитьбе вы все же
подумайте. Быть женатым -- это так приятно.
Кит имел обыкновение на день, на два удаляться на материк,
возвращаясь с какой-нибудь найденной в холмах редкостной
орхидеей или обломком греческой статуи, или новым садовником,
или с чем-то еще. Он называл это -- отдавать дань увлечениям
молодости. Во время последней поездки ему удалось напасть на
след почти вымершего цыганского племени, кочевавшего по ущельям
тех самых таинственных гор, чьи розовые вершины различались в
ясные дни из окон его дома. После сложных и дорогостоящих
переговоров цыгане согласились погрузиться в поместительный
парусный баркас и приплыть -- всего на одну ночь -- на Непенте,
чтобы потешить гостей мистера Кита. Теперь эти странного
обличия люди, кожа которых, издавна открытая солнцу, дождю и
ветру, задубела, обратив их едва ли не в негров, сидели в одном
из углов парка, сбившись в плотную кучку и сохраняя величавую
безмятежность осанки, хотя странный мир, в котором они
очутились, похоже, привел их в смущение.
Они сидели здесь -- корявые старики, жилистые отцы
семейств с развевающимися черными волосами, в золотых серьгах,
в шерстяных плащах с капюшонами и сандалиях, прикрепленных к
ногам кожаными ремешками. Сидели, бесформенными кипами тряпья,
матери, кормящие грудью младенцев. Сидели девушки, закутанные в
цветастые ткани, поблескивающие металлическими амулетами и
украшениями, покрывавшими лоб, предплечья и щиколотки. Эти
время от времени в простодушном изумлении улыбались,
посверкивая зубами, меж тем как юноши, великолепные дикари,
похожие на оказавшихся в западне молодых пантер, не отрывали
глаз от земли или с вызовом и недоверием поглядывали по
сторонам. Они сидели в молчании, куря и прикладываясь, чтобы
сделать большой глоток, к кувшину с молоком, который передавали
по кругу. По временам те что постарше брались за музыкальные
инструменты -- волынки из овечьих шкур, маленькие барабаны,
мандолины, похожие на тыкву-горлянку -- и извлекали из них
странные звуки, жужжащие, булькающие, гудящие, похожие на звон
натянутой тетивы; заслышав их, цыгане помоложе серьезно
поднимались с земли и без какого-либо обмена условленными
знаками, начинали танцевать -- в строгом и сложном ритме,
подобного коему на Непенте еще не слыхали.
Что-то нечеловеческое и все же глубоко проникающее в душу
присутствовало в их танце, вселявшем в зрителя чувство тревоги.
В этих позах и жестах крылось какое-то первобытное исступление.
Тем временем, над головами танцоров и зрителей порхали
гигантские бабочки, барабаня хрупкими крыльями о стенки
бумажных фонариков; южный ветер, подобный дыханию друга,
пронизывал парк, принося ароматы тысяч ночных цветов и
кустарников. Молодые люди, встречаясь здесь, робко, с
непривычной церемонностью здоровались и затем, недолго послушав
музыку и обменявшись несколькими неловкими фразами, словно по
уговору убредали подальше от толпы, от кричащего блеска --
подальше, в благоухание укромных уголков, где свет становился
смутен.
-- Ну, что скажете? -- спросил Кит у поглощенной звуками
госпожи Стейнлин. -- Это музыка? Если так, я начинаю понимать
ее законы. Они телесны. По-моему, я ощущаю, как она
воздействует на нижнюю часть моей груди. Быть может, именно
здесь у людей музыкальных располагается слух. Слажите же,
госпожа Стейнлин, музыка это или не музыка?
-- Это тайна, -- сказал слушавший с чрезвычайным интересом
епископ.
-- Затрудняюсь вам объяснить. Тема сложная, а у вас
сегодня так много гостей. Вы будете у меня на пикнике после
праздника Святой Евлалии? Будете? Ну, вот там и поговорим, -- и
взор ее с материнской заботливостью устремился вдоль одной из
тропинок туда, где озаренный луной и восхитительно безразличный
к цыганам и всему остальному на свете плясал, поражая зрителей
смелостью своих балетных приемов, ее молодой друг Петр
Красножабкин.
-- Будем считать, что вы мне пообещали, -- сказал Кит. --
А, граф Каловеглиа! Как я рад, что вы все же пришли. Я не
решился бы пригласить вас на столь суетное сборище, если бы не
думал, что эти танцы могут вас заинтересовать.
-- Еще бы, еще бы! -- ответил старый аристократ, задумчиво
прихлебывая шампанское из огромного кубка, который держал в
руке. -- Они навевают грезы о Востоке, увидеть который судьба
мне так и не позволила. А какая безупречная скульптурная
группа! В их позах есть что-то архаическое, ориентальное,
кажется, будто их переполняет печаль и тайна уже ушедшей жизни
-- той, что представляется нам столь далекой.
-- Таких цыган, как у меня, -- сказал Кит, -- больше ни у
кого не встретишь.
-- Я думаю, они нас презирают! Эта суровая сдержанность в
поступи танцоров, этот дрожащий аккомпанемент, который упрямо
цепляется за одну ноту -- какая примитивность, какое
пренебрежение к умствованию! Словно страстный влюбленный
стучится, требуя, чтобы мы впустили его в свое сердце. И он
побеждает. Он разрушает преграды, прибегая к старейшему и
надежнейшему из средств, какие есть у влюбленных -- к
неизменному однообразию повторных усилий. Влюбленный, который
пускается в рассуждения, уже не влюбленный.
-- Как это верно, -- заметила госпожа Стейнлин.
-- Неизменное однообразие, -- повторил граф. -- Оно же
присутствует в их изобразительном искусстве. Мы осуждаем Восток
за холодное преклонение перед геометрическим узором, за чисто
стилистическое украшательство, за бесконечные повторения,
противоположные нашему многообразию, нашей любви к
растительным, человеческим и иным природным мотивам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161