Герцог создал жемчужину. Старый город обратился
в симфонию изумрудных и коралловых тонов.
Таковой он остался и поныне. Жители его понемногу
прониклись гордостью за свою розовую цитадель, среди них
установился неписанный закон, в силу которого каждый дом
следовало окрашивать в те же тона. Что до остального, то после
смерти Герцога строились здесь мало -- лишь в окрестностях
выросло, нарушая старинный закон, несколько разрозненных вилл.
Да еще население стало вновь убывать. Люди покидали город, все,
кроме крестьян, возделывавших окрестные поля. Башни и зубчатые
стены понемногу разваливались; дороги вспучились кустиками
пробившейся сквозь трещины в старых плитах травы. Порой на
закате дня по ним погромыхивала сенная телега, со скрежетом
сворачивая к какому-нибудь дворику, в котором виднелись
сваленные в заросшие мхом стенные ниши, груды кукурузных
початков и тыкв; яблони и сливы дремотно кивали над стенами,
осыпая улицы снежно-белыми лепестками или увядшей листвой.
Торговля пребывала на грани исчезновения. С лиц владельцев
нескольких уцелевших лавок не сходило выражение сонного
человеколюбия. Сами камни города источали покой. Мягкое,
аристократическое выражение навек пристало к розоватым жилищам,
что гнездились, забытые всем светом, среди зеленой благодати...
Одним из немногих современных домов была и вилла
"Мон-Репо". Про нее рассказывали довольно занятную историю.
Виллу построили почти столетие назад для эксцентричной
француженки, лирической поэтессы, излюбленной позой которой
была усталость от жизни. Она прослышала, что где-то на Непенте
имеется высоченный обрыв, единственный в своем роде, очень
удобное место для всякого, кто пожелает покончить с собой.
Поэтесса решила, что неплохо бы поселиться к нему поближе --
вдруг пригодится. В Париже, говорила она, ничего подходящего не
сыщешь -- сплошь пятиэтажные отели и тому подобное, а мысль о
том, чтобы броситься вниз с одного из таких искусственных
возвышений, противна ее чувствительной натуре, она хочет
умереть, как Сафо, бывшая ее идеалом. Поэтесса купила кусок
земли, прислала архитектора, который выстроил и обставил дом.
После этого, завершив все свои дела во Франции, она
обосновалась в "Мон-Репо". В вечер приезда она поднялась по
крутому склону, расположенному на задах ее владений, и
остановилась лицом к югу, глядя с верхушки отвесной каменной
стены высотой в восемьсот-девятьсот футов на покрытое рябью
волн море. От этого зрелища ей стало как-то не по себе.
Дальнейшее знакомство с обрывом не породило, вопреки пословице,
презрения; ее приходы сюда становились все реже и реже. Она
умерла в своей постели, прожив аридовы веки и написав ученую
брошюру, в которой доказывалось, что рассказ о прыжке Сафо со
знаменитой серебристой скалы представляет собою миф,
"сенсационный вымысел чистой воды", сказочку грамматистов,
"безнадежно несовместимую со всем, что мы знаем о характере
этой великой женщины".
Все это епископ услышал от мистера Кита. Последнему
история Сафо очень нравилось, по его словам она в наиполнейшей
мере отвечает человеческой природе и делает столько чести уму
старой дамы, что он непременно отправился бы
засвидетельствовать ей свое почтение, не умри она за много лет
до его приезда на остров. Сам же мистер Кит услышал историю,
разумеется, от Эймза, который в качестве комментатора
"Древностей" Перрелли, имел обыкновение собирать всякого рода
странные сведения относительно находящихся в частном владении
домов и даже раздобыл в ходе своих исследований экземпляр той
самой брошюры -- он намеревался воспроизвести ее вместе с
прочими, ей подобными, в приложении, озаглавленном "Современная
общественная история".
Дорога, добравшись до Старого города, прервалась. Мистер
Херд вылез из повозки, прошел описанной ему Денисом тропкой и
вскоре оказался перед дверьми виллы "Мон-Репо". То был
простенький домик, окруженный розовым садиком и тремя-четырьмя
каштанами. Сразу за ним круто уходил кверху обрывавшийся прямо
в воздухе склон. Мистер Херд заключил, что обрыв, видимо,
находится прямо за этим склоном, и подумал, что если так, то
дом мог бы стоять от него и подальше, во всяком случае на его,
мистера Херда, вкус. Мистер Херд вполне понимал чувства
французской поэтессы. Он тоже не любил обрывов. Самое большее,
что он способен был сделать, не испытывая головокружения, это
глянуть вниз с церковной колокольни.
На ступеньках, ведущих в дом, сидела рядом с пустой
колыбелью лохматая старая ведьма -- худющая, устрашающе
сложенная, с крючковатым носом и смуглой кожей. Встрепанные
седые волосысвисали, совсем как у скай-терьера, на лоб,
наполовину закрывая угольно-черные глаза. Она поднялась,
перегородила дверь смахивающей на клешню рукой и с недоверием
оглядела епископа.
"Цербер! -- подумал он. -- Не иначе как та самая старуха,
что понимает хинди. Хотел бы я знать, понимает ли она и
английский?"
Похоже, что понимала; а может быть, доброе лицо епископа
расположило к нему старую женщину. Во всяком случае, в дом она
его пропустила.
Но дом оказался пуст. Миссис Мидоуз, по-видимому,
отправилась на прогулку и ребенка взяла с собой. Епископ, решив
подождать, присел и принялся оглядывать жилище кузины. Мирное
прибежище, проникнутое домашним духом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161