Но с другой стороны, он боялся, что встретит там
русских. Госпожа Стейнлин, похоже, специализировалась по
московитам, такой у нее был период, а мистеру Херду в этот день
русские приходились как-то не под настроение. И он решил
воздержаться на сегодня от светской жизни, взять, как он это
называл, "отгул".
Сунув в карман бинокль, он неторопливо побрел вверх по уже
знакомым тропинкам, мимо укрывшихся в буйную зелень белых
крестьянских домов, и так достиг мест более голых. Виноградники
встречались здесь все реже и реже, а вскоре всякие следы трудов
человеческих и вовсе исчезли. Он оказался на маленьком плато,
образованном вулканическим шлаком и глыбами лавы. Кое-где
пробивавшиеся среди словно покрытых копотью каменных масс цветы
и травы уже утрачивали под иссушающим зноем свой яркий эмалевый
блеск; странный запах, едковатый, но освежающий, исходил от
пересохшей земли. Здесь он остановился, чтобы немного
передохнуть. Он обозрел сквозь бинокль расстилавшийся перед ним
ландшафт -- отливавшее темно-красным море у ног, испещренное
бесчисленными парусами лодчонок, и прямо за ним вулкан,
легкомысленные фокусы которого уже успели привлечь внимание
собравшейся на "пьяцца" толпы. Глаза епископа прошлись по
иззубренным очертаниям материка, по волнообразной линии берега,
по далеким вершинам, колеблемым жарким солнечным маревом,
задерживаясь на деревеньках, выглядевших искорками кораллового
света, столь далеких, что они казались принадлежавшими
какому-то иному миру. Как хорошо дышалось на этих воздушных
высотах, окруженных морем и небом; как весело было видеть мир
таким, каким, наверное, видит его птица. Словно плывешь по
воздуху...
Мистер Херд присел, закурил и задумался. Он пытался
увидеть себя со стороны, в истинном свете. "Я должен
разобраться в себе", -- думал он. Конечно, Непенте место
спокойное, изобилующее хорошими людьми, с каждым днем он
привязывается к острову все сильнее. Но спокойствие это лежит
вовне, а где же издавна присущее ему, мистеру Херду, внутреннее
спокойствие, ощущение ясности цели и ясности средств ее
достижения, осязаемого нравственного служения? Куда они все
подевались? Он явно поддался какому-то чуждому влиянию. Что-то
новое проникло в его кровь, некий демон сомнения и тревоги,
угрожающий разрушить его давно уже принявшие окончательную
форму воззрения. В чем тут причина? В изменившемся окружении --
новые знакомства, новая пища, новые привычки? В непривычном
досуге, впервые за долгое время давшем ему возможность
поразмышлять о том, что не имеет отношения к его работе? В
южном ветре, влияющем на его еще не окрепшее тело? Во всем
сразу? Или дело попросту в том, что завершается еще одна эпоха
в его развитии, один из тех ясно определенных периодов жизни, в
который все достойные этого названия люди проходят через
очистительный процесс сбрасывания изношенной духовной оболочки,
избавления от сорной поросли, заглушающей мысли и чувства?
Чем бы оно ни было, мистер Херд уже не чувствовал, как
прежде, что он сам себе хозяин. Судьба подталкивала его в
сторону чего-то нового -- чего-то внушающего тревогу. Он словно
бы медлил на краю некой пучины. Или вернее будет сказать, что
прежнее его сознание, до сей поры резво, будто парусная лодка,
летевшее по ветру, неожиданно прибилось к тихому берегу --
абсолютно и угрожающе тихому, к зачарованному месту -- и
обратилось в игрушку обстоятельств, человеку неподвластных.
Парус повис в застоявшемся воздухе. С какой стороны света
задует живительный ветерок? И куда он его понесет?
Тут взгляд его упал на недавно пришедшее кокетливо
стройное судно, стоявшее под обрывом в залитой солнце гавани.
Он узнал его по описаниям. То была "Попрыгунья", яхта ван
Коппена. Мистер Херд стал припоминать все, когда-либо слышанное
о миллионере, и попытался представить себе облик и привычки ван
Коппена, взяв за основу достигшие его ушей разрозненные слухи.
Пожалуй, это человек, обладающий далеко не рядовым умом,
решил мистер Херд. Человек, с которым стоит свести знакомство.
Америка повсеместно прославлена как страна, в которой рано
созревают молодые люди. Но отнюдь не каждый американец,
достигнув четырнадцатилетнего возраста, погружается в незрелые
отроческие размышления о тысячах поражающих род людской
болезней и, проникнувшись жгучим желанием как-то поправить
дело, открывает мальтузианскую методу, которой в дальнейшем
суждено до основания потрясти промышленность и общественную
жизнь целого континента. Не каждый похож на юного Коппена --
частицу "ван" он присоединил к своему имени, когда заработал
семьдесят пятый свой миллион, -- который, имея в ту пору на все
про все от силы три доллара и не имея даже тени усов, обладал
однако ж умом, достаточным, чтобы осознать гигиеническое
значение определенного рода товаров, и неуступчивостью,
позволявшей ему -- в интересах общественного здоровья --
настаивать на таком снижении их цены, чтобы они (забегая вперед
и цитируя рекламу) "оказались доступными семье с самым скромным
достатком". Не каждый, о нет, далеко не каждый американец,
произведя революционные изменения в технологии и сокрушив
парижскую монополию, нашел бы в себе достаточно смелости, чтобы
рекламировать по всем городам и весям страны
усовершенствованный продукт, силком навязывая его строптивому
рынку вопреки распространенным предрассудкам и козням
конкурентов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161