Со своего места епископ видел стоявшего на пьедестале
"Локрийского фавна". Фигурка тонула в сумраке. Казалось, она
дремлет.
Между тем Андреа, непривычно церемонный во фраке и нитяных
белых перчатках, подал кофе. Кофе оказался необычайно хорош.
-- Абсолютно гармоничен, -- объявил епископ и, сделав пару
глотков, без колебаний распространил одобрение и на обладающий
удивительным вкусом ликер, распознать составные части которого
ему не удалось.
-- Он из моих крошечных владений на материке, -- пояснил
граф. -- Будь воздух яснее, я пригласил бы вас на крышу, чтобы
показать это место, хотя оно находится во многих лигах отсюда.
Но в такое время дня южный ветер всегда окутывает материковые
земли дымкой, своего рода вуалью.
Знаток и ценитель сигар, мистер ван Коппен, открыл свой
объемистый портсигар и предложил собеседникам воспользоваться
его содержимым, не сообщая, впрочем, того, что сигары эти за
баснословные деньги изготавливаются специально для него.
-- Надеюсь, они вам покажутся достойными того, чтобы их
курить. Хотя вообще говоря, пытаться, живя на яхте, сохранить
сигары в приличном состоянии -- дело пустое. Да и на острове
вроде этого наверное тоже. В том, что касается табака, Непенте
ничем не отличается от стоящего на якоре судна.
-- Вы правы, -- сказал граф. -- Для хороших сортов влажный
сирокко опасен.
-- Южный ветер! -- воскликнул мистер Херд. -- Этакая
африканская язва! А другие ветра здесь бывают? Скажите, граф,
неужели сирокко дует всегда?
-- По моим наблюдениям, он постоянно дует весной и летом.
Едва ли с меньшим постоянством осенью, -- добавил он. -- Ну и
зимой иногда по целым неделям.
-- Звучит многообещающе, -- заметил епископ. -- И что же,
он как-либо сказывается на поведении людей?
-- Местные жители привыкли к нему или махнули на него
рукой. Но иностранцы порой совершают под его воздействием
странные поступки.
Американец сказал:
-- Вот вы говорили о том, чтобы создать сплав нашей кухни
с вашей или наоборот. Этого несомненно можно достичь и обе
стороны только выиграют. Но почему бы не пойти дальше? Почему
не соединить в один сплав наши цивилизации?
-- Приятная греза, друг мой, которой и сам я временами
обманываюсь! Наш вклад в благоденствие рода людского и вклад
Америки -- разве они не являются несовместимыми? В чем состоит
ваш? В комфорте, в приспособлениях, позволяющих сберегать время
и силы, в изобилии, словом, во всем, что, объединяясь, образует
понятие полезности. Наш, если позволено будет так выразиться,
-- в красоте. Несомненно, мы можем к взаимной выгоде внушить
друг другу наши идеалы. Но сплава все равно не получится, место
соединения так и останется заметным. То будет скорее успешное
сращивание, чем слияние элементов. Нет, я не вижу, как можно
синкретизировать красоту и полезность, получив однородную
концепцию. Они слишком антагонистичны, чтобы соединиться в
одно.
-- Но в жизни современной Америки, -- сказал миллионер, --
много прекрасного и величественного -- помимо ее природы, хотел
я сказать. Замечательные паровозы, к примеру -- я называю их
прекрасными, в совершенстве приспособленными для выполнения
своего назначения. Так ли уж их красота антагонистична тому, в
чем усматривает красоту ваша цивилизация?
-- Я знаю, что кое-кто из выдающихся людей писал в
последнее время о красоте стремительно летящего автомобиля и
тому подобных вещах. В определенном смысле этого слова они
правы. Ибо существует красота механической целесообразности,
которую никаким искусством не усовершенствуешь. Но это не та
красота, о которой я говорил.
-- И потому, -- заметил епископ, -- нам следует придумать
для нее новое слово.
-- Совершенно справедливо, мой дорогой сэр! Нам следует
придумать новое слово. Все существующие ценности постоянно
пересматриваются и испытываются заново. Разве не так? Последние
полвека мы заново формулируем моральные ценности, то же самое
происходит и с художественными. То и дело возникают новые
каноны вкуса, новые мерки, происходит общее расширение и
умножение понятий. Полагаю, это должно заставить нас с большей
осторожностью относиться к словам, которыми мы пользуемся, и
быть готовыми к созданию новых слов в тех случаях, когда
предстоит выразить новую идею. Если наши представления
обогащаются, нужно соответственно обогащать словарь. Когда я
говорю о красоте, я использую это слово в его узком
классическом значении, значении быть может и вышедшем из моды,
но очень удобном хотя бы тем, что оно неоспоримо закреплено и
определено для нас всем, что мы унаследовали от древних по
части искусства и художественной критики. И вот эта-то красота,
утверждаю я, несовместима с той, другой красотой, о которой вы
говорите.
-- Почему же? -- спросил миллионер.
-- Ну, например, эллинистической скульптуре присуще некое
качество -- как бы нам его назвать? Назовем его фактором
необычайности, тайны! Такие произведения искусства излучают
нечто неясное, сообщая нам чувство их универсальной
приемлемости для нас, какие бы настроения и страсти нами не
владели. Полагаю, потому мы и называем их вечно юными. Они
притягивают нас, будучи словно бы и знакомыми, но тем не менее
принадлежащими как бы к неисследованному нами миру. Когда бы мы
ни обратились к ним, они беседуют с нами на каком-то любовном и
все-таки загадочном языке, на том языке, слова которого мы
порою читаем в глазах просыпающегося ребенка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161