Море! Он часто задумывался о
море, о том, зачем оно здесь. Это бессмысленное множество воды
очень смущало его ум. Ее даже пить нельзя. Он ничего не ведал о
древних языческих сказаниях -- о старике Посейдоне, о белорукой
Левкофее, о беспечных спутниках Тритона и среброногой Тетис,
скользящей по мирным, залитым солнцем водам; ничего не знал о
светлой, рожденной морем богине, от чьей красоты содрогались
людские сердца. Его идеал Венеры имел несколько более земную
природу, включая в себя жен и дочерей армейских генералов и
чиновников, желавших продвижения по службе, и порой его
получавших.
Ее даже пить нельзя! На Святой Руси ничего такого не
встретишь. Бог никогда бы этого не допустил. Бесполезность моря
всегда ставила его в тупик, а временами внушала и смутные
опасения. Вид этой бесконечной сияющей глади расстраивал его
представления о мире. Для чего Бог создал воду, когда суша
гораздо полезнее? Он часто ломал себе голову над этим... Для
чего?
И вот теперь, на закате дней, ему, терзаемому небывалыми
муками, внезапно открылось истина. На него снизошло Откровение.
Вот так вот взяло и само снизошло.
Рыбы.
То был последний проблеск разума, последняя вдохновенная
мысль, лебединая песня. Где же еще жить рыбам, как не в воде?
Столько долгих лет эта истина оставалась от него скрытой. Ах,
если бы ученики были рядом, чтобы внести ее в "Златую Книгу"!
Да, но почему -- почему рыбы должны жить в воде? И почему
воды так много, а рыб так мало? Почему рыбы не могут жить на
суше? Все были бы этому только рады. Неисповедимы пути
Господни...
И ослепленные глаза его переползли с внушающих тревогу
синих просторов на стену камеры, бывшую некогда белой, но ныне
исчерканную непристойными шутками и рисунками, следами досуга
нескольких поколений арестантов. Надписи, как и всякая
письменность, остались ему непонятными. Но некоторые из
настенных художеств мало что оставляли воображению. Зрелище его
опечалило -- не столько непритязательные картинки, сколько
непонятные письмена. Он никогда не питал доверия к письменному
слову. К чему все эти странные буковки, такие ненужные, такие
опасные для жизни православного христианина? Если у одного
брата есть что сказать другому, для чего это записывать?
Он перевел взгляд на соломенный матрасик, предназначенный
для его ночного отдыха. Матрасик что-то такое напоминал из
давней монастырской жизни. Тогда ему тоже приходилось спать на
низком, едва приподнимающимся над полом ложе. В те дни его
донимали трепетные видения, это было давно, так давно, что и
Первое Откровение еще не было явлено миру. На него вдруг
повеяло дыханием стародавней Руси. Он вспомнил дюжих,
жизнерадостных крестьян, песни и пляски порой сенокоса,
благоухание земли, реки, медлительно катившие по равнинам свои
бурые, илистые воды, тихие, долгие вечера. Он вновь ощутил
пронзительное очарование грусти, нежного томления, как бы
парящего в бледном русском небе, проникая в самую душу этой
бесконечной земли.
Угрюмые осенние дни -- мокрые листья, низкое небо. Долгие
зимы, проводимые в четырех стенах. Он вдруг увидел лица, лица
из прошлого, лица стариков, бесконечную вереницу как никогда
отчетливых лиц... бородатые и нечесанные собратья-монахи...
дебоширы-послушники... паломники в Святую Землю... яркие
праздничные одежды... реки водки, бесконечные песнопения и
литании, огоньки священных лампадок, суровые иконы, с которых
на тебя неотрывно смотрят чьи-то глаза... запах остывших жирных
щей, потных тел, кожаных сапог и ладана. Святая Русь -- она
проплыла перед его глазами, окутанная мягким полумраком. Потом
Первое Откровение. Человеко-Бог.
Человеко-Бог. Эти слова откуда-то проникли в его сознание.
Как странно они звучат. Человеко-Бог -- что бы это значило?
Внезапная перемена. Жизнь, полная блеска и интриг. Еда на
золотых тарелках, искристые вина, смех. Бриллиантовый крест,
дар императорской семьи в награду за верную службу. Все перед
ним раболепствуют. Взятки так и сыпятся. И женщины -- множество
женщин. Божественная жизнь! Ничего, кроме женщин...
Тьма. Что-то случилось, его отвезли в места, где не было
ничего, кроме нескончаемых епитимий, порок, постов. Говорили,
будто бы он согрешил. В чем там было дело? Плоть теплокровных
скотов... Он поставил служение Господу превыше услужения
земному властителю. За это его изгнали и предали на муку. А
ныне он умирает -- умирает ради спасения рода людского. Отдает
жизнь свою за грешников. Кто-то уже сделал что-то похожее. Кто
же это был? Нет, не вспомнить. Люди, которые умеют
читать-писать -- они такие вещи знают. Наверное, какой-нибудь
святой; во всяком случае, не из его губернии родом -- потому
что им ни разу не довелось встретиться и поговорить. Истинно
русский человек, кто бы он ни был. Вот только имя его -- имя
как-то все ускользало. У него всегда была хорошая память на
лица и никудышная на имена.
Он чувствовал себя больным и подавленным. Так худо ему еще
не бывало. Ему казалось, будто он начинает подгнивать снизу,
как подгнивают под осенними дождями грибы в его родных лесах.
Тело Мессии оставалось неподвижным, взгляд сполз с соломенного
матрасика и уставился в пол. Когда же появится тот добрый
господин со своей машинкой?
ГЛАВА XLVII
Относительно жизни и кончины Святой Евлалии,
покровительницы непентинских моряков, мы имеем обширные
сведения весьма достоверного характера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161