Пойло это, обольстительно дешевое, наливали из бутылок,
украшенных соблазнительной этикеткой -- творением нуждавшегося
художника, которому, после того, как он изрядно задолжал за
выпивку, скостили за эту работу долг. Но и самая красивая
этикетка на свете не в силах была искупить кошмарных качеств
содержавшейся в бутылках смеси. Члены Клуба нередко жаловались,
что им как-то не по себе. Они угрожали даже покинуть Клуб.
Мистер Паркер этого отнюдь не желал; ему нужны были их взносы.
В подобных случаях он прибегал к замечательному приему. Всякий
раз, как кто-нибудь жаловался слишком яро или слишком
настойчиво -- становясь, если правду сказать, безобразно
бранчливым, -- мистер Паркер терпеливо выжидал, выясняя, какую
газету этот субъект предпочитает всем остальным. Выяснив же --
изначально это была идея его хозяйки, -- распоряжался, чтобы
таковое издание больше не доставляли, уверяя, что причиной
всему недостаточность клубных средств. Как правило, эта
наполеоновская тактика приводила настырного члена в чувство.
Большую часть своей жизни мистер Фредерик Паркер потратил,
стараясь укрыть под личиной, под покровом громогласного и
добродушного юмора присущее ему воистину редкостное сочетание
злобности и скудоумия. Он был эмигрантом поневоле, живущим на
деньги, присылаемые с родины. Раз в три месяца он получал некую
сумму -- довольно мизерную -- на тех условиях, что и духу его
вблизи от Англии слышно не будет. До того, как обосноваться на
острове, он немало постранствовал. Но никакие странствия,
никакие встречи с людьми, более достойными, нежели он, не
смогли пробить заскорузлую оболочку, под которой таились
основательно укоренившиеся в нем дурные наклонности. Он являл
собой англичанина наихудшего сорта: неспособного даже на то,
чтобы, смухлевав, не попасться. Если б не мудрые наставления
его хозяйки, он бы вообще не вылезал из тюрьмы. При все при том
мистер Паркер испытывал законную гордость по поводу своего
англо-саксонского происхождения. Всякий раз, когда какая-либо
затея представлялась ему слишком рискованной -- нестоящее дело,
так он их называл, -- мистер Паркер произносил:
-- Нет, не пойдет. Это впору какому-нибудь даго. А я,
знаете ли, англичанин.
Его изрядно помотало по свету, бедного мистера Паркера.
Последним из известных его пристанищ стала Никарагуа. Там он
вложил средства в одну земельную аферу, в спекуляцию,
оказавшуюся весьма неудачной. Впрочем, все его спекуляции имели
свойство оказываться весьма неудачными. Происходило это оттого,
что люди, даже те, которые живут в Никарагуа, по разным
причинам не доверяли ему; они говорили, что вся его жизнь
представляет собой клубок сомнительных и постыдных делишек, что
он похож на прохвоста и ведет себя, как прохвост. Он ничего не
мог поделать со своим лицом; однако лицо, как выяснялось вскоре
после знакомства с ним, было не единственной и даже не самой
скользкой и неуловимой особенностью его существа.
В конце концов и в Никарагуа, даже в Никарагуа, стало для
него жарковато.
Был один такой дон Помпонио-ди-Вергара-и-Пуярола,
никарагуанский министр финансов, человек, с которым можно
договориться. Они и договорились. Заключенное соглашение
сводилось к тому, что Его Превосходительство, обремененный
большой семьей и множеством бедных иждивенцев, возьмет на себя
присмотр за земельной собственностью мистера Паркера: будучи
местным уроженцем, он, пожалуй, еще мог из нее кое-что выжать.
В обмен на таковую уступку специально для мистера Паркера был
создан необременительный государственный пост. Его назначили
Финансовым Консулом в юго-восточной Европе с резиденцией на
Непенте или где ему заблагорассудится -- но без жалованья;
высокое положение в обществе, сообщаемое этим постом, было
сочтено достаточной компенсацией. Единственная обязанность
мистера Паркера состояла в ежегодном представлении
правительству Никарагуа короткого доклада -- чистой воды
формальность.
Он уехал, но не один. С ним вместе отбыл его
дух-покровитель, ангел-хранитель, его хозяйка, она же сводная
сестра -- смуглая дама размером с коровник. Добравшись до
Непенте, они обосновались в стоявшей особняком маленькой вилле,
которую нарекли "Консульством". Перемена климата пошла мистеру
Паркеру на пользу. Как и назначение на государственный пост.
Теперь он был человеком значительным, единственным на острове
представителем иностранной державы. Официальное звание дало ему
не только высокое положение и возможность начать жизнь заново,
но и нечто куда более насущное -- кредит. Оно позволило ему
наладить отношения с местными властями: с рыжим и рахитичным
судьей, например, -- между ним и мистером Паркером вспыхнула
нежная дружба, вызывавшая у того, кто ее наблюдал, невнятно
зловещие предчувствия. Хозяйка, будучи католичкой, -- мистера
Паркера также подозревали в симпатиях к Риму -- взяла в
исповедники приходского священника. Тут она выиграла очко;
"парроко" был вне подозрений, во всяком случае, у иностранцев
он подозрений не вызывал. По большей части она сидела дома,
выдумывая о самых разных людях небылицы скандального толка и
сочиняя объемистые письма, в которых предостерегала
новоприезжих насчет царящей на острове аморальности.
На сторонний взгляд Консул и его хозяйка подходили друг
дружке, как голубок и горлица.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161