— Да, Нурберди, вы доверчивы к людям,— задумчиво сказал Гараоглан-хан.— И дай аллах, чтобы вам было в свое время на кого опереться, как мне на вас... Но Чопан не из тех, кто способен противиться воле своих сородичей, а воля у них пока злая... И все же я враг раздоров между родами и племенами у туркмен. Вы, Нурберди, произвели хорошее впечатление на моего друга Ораз-хана. Когда унаследуете мое ханство, между текинцами Ахала и Серахса не будет неприязни...
— Я не стремлюсь занять ваше место! — вскричал молодой человек.— Вы мудры, Гараоглан-хан, а я подобен взбесившемуся от жира ишаку. Оставайтесь лучше вы подольше предводителем нашего народа...
— В любых устах, кроме ваших, мой мальчик, я бы принял эти слова за пустую лесть, а вам верю, что так и думаете... Да, но годы мои длиннее хвостов у всех лошадей вашего отряда. Даже если я не буду убит в этой войне, то и тогда мне гостить в этом мире останется не так уж долго... Но пока вы еще меня признаете своим правителем, то вот мой приказ: не две недели и даже не одну, а еще до захода солнца вы, Нурберди, усадите своих красавцев джигитов на их прекрасных лошадей и сегодня же лишите нас удовольствия лицезреть вашу молодость в Мешхеде.
— Или нашу глупость,— выговорил Нурберди-хан, которому наконец передалась тревога за судьбу покинутой родины.
— Вы будете скакать, делая остановки только для краткого отдыха лошадей,— улыбнувшись, продолжал Гараоглан-хан.— Хороший отдых дадите лошадям и себе только в конце пути, чтобы в полной силе явиться домой...
— Да будет так, Гараоглан-хан.
— А сейчас, пока мы, хозяева, будем готовить для вас, гостей наших, достойное угощение, можете посетить могилы павших в этой войне туркмен и помолиться над ними...
Во время угощения и за чаепитием Нурберди-хан поведал туркменским предводителям о положении в Туркменистане. С гневом и не без угрызения совести туркменские ханы и военачальники слушали и узнавали о том, что, пока они сражаются здесь за принца Салара, на их родине наглеют нукеры и сановники хивинского хана Мадемина. Были захвачены некий Аман-перадж с друзьями, их угнали в Хиву, где по личному фирману1 хана их обезглавили. В Мары вновь вытоптаны хлеба конницей, снаряжаемой хивинцами каждый год для подобных целей. Узнали предводители туркмен и о клятве Мадемина приумножить славу Хивы, прежде всего решить арыко-текинскую проблему и воздвигнуть такой высоты минарет, чтобы он, хан Мадемин, смог увидеть с него свои южные владения, вилайеты Ахал, Серахс и Мары...
Что и говорить, круто приходилось туркменам: Иран считает их земли своими северными владениями, Хива — своими южными вилайетами, и вместо единой формы правления, как у других народов, на подданство туркмен притязают сразу три! Тут хочешь не хочешь, а поневоле задумаешься над пламенными призывами к объединению всех туркменских племен. Три повелителя, право же, слишком много для одной спины! Уж лучше обзавестись одним. Иран, с его всеобъемлющей системой раболепия сверху донизу, где и самый малый начальник для нижестоящего — тот же падишах, не мог стать притягательным для вольнолюбивых туркмен, среди которых даже и одетый в рубище мог всегда себе позволить разговор на равных не только с баем и военачальником, но и с ханом... Хива? Но там жизнь подданного для повелителя значит еще меньше, чем в Иране. К тому же между хивинцами и туркменскими племенами слишком много пролито и продолжает литься крови по вине первых. И сколько ни вглядывались старейшины и предводители туркмен, они не видели того повелителя, который, приняв бы их под свою руку, дал воспрянуть гордому и независимому туркменскому народу...
Молодой Нурберди-хан и его красавцы джигиты покинули Мешхед с той же поспешностью, с какой прибыли сюда.
Туркменские предводители еще сидели за чаем в шатре Ораз-хана, обговаривая оставленные им Нурберди-ханом тревожные новости, когда возвратился провожавший Нурберди-хана за городские ворота Сердар.
— Я вижу, Сердар-бег, ты подружился с моим молодым Нурберди. Уж не собираешься ли ты его перетянуть от меня на службу к моему старому другу Оразу? — шутливо вымолвил Гараоглан-хан, подмигнув хозяину шатра.
— Нурберди-хана никуда перетягивать не надо, теперь он на правильном пути. Чего не скажешь обо всех нас, здесь еще остающихся,— в сердцах ответил Сердар, принимая пиалушку чая, поданную ему Ораз-ханом.
Не ожидавшие услышать подобного, гости Ораз-хана переглянулись между собой.
— Говори, если ты начал,— приказал Сердару Ораз-хан.
— Нет, Ораз-хан, это не я говорю. Через мои уста хотят высказаться те, кто остался в наших селениях на родине.,,
— Ну и что же они хотят мне сказать?
— Не только тебе, Ораз-хан. Я немного проводил Нур-берди-хана и узнал от него, что на Ахале думают так же, как и у нас в Серахсе. Все вместе люди говорят вам, ханы, мол, поиграли с огнем — и хватит, пора возвратиться нашим джигитам в родные селения, чтобы прекратить разбои и кровопролития, воровство и набеги...
— Но сюда, Сердар-бег,— возразил Гараоглан-хан,— мы тоже ушли не прежде, чем выслушали, что сказали люди. Можешь ли ты обвинить нас в том, что мы оказались в Иране не по воле народа?
— Не могу, Гараоглан-хан. Но народ наш блуждает в потемках. Явился к нему сиятельный принц. Всем показалось, что впереди забрезжила капелька света... Можно ли, теперь я у вас спрошу, Гараоглан-хан, упрекнуть народ в том, что он принял желаемое за действительность?
— А я думал, Ораз, что он у тебя только на саблях умеет биться,— рассмеявшись, сказал Гараоглан-хан.
— Сунь ему только палец в рот, он и всю руку отхватит,— проворчал Ораз-хан.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133