«Кто скачет? — мелькнула у него мысль.— Пожалуй, эти неизвестные едут медленной рысью...»
— Вижу приближающееся войско,— крикнул Гочмурат тем, кто оставался под скалой.— Устало едут. Похоже, что это наши, кто вышел из сражения...
К Гочмурату на скалу поднялся Сахатнияз и тоже стал вглядываться в приближавшихся всадников.
— Мало их,— сказал он печально.— Пожалуй, не больше сотни наберется...
Только когда уже стали сгущаться вечерние сумерки и в небе стали загораться первые звезды, остатки туркменских воинов наконец добрались до того места, где их поджидали Гочмурат со своим отрядом и дети...
Всадников было очень мало. Не слышно было среди них ни смеха, ни громких возгласов. Многие были израненными. Не на войско они походили, а на унылую толпу, двигающуюся за похоронными носилками. На запасных конях многие везли лежавших поперек седел, привязанных к седлам и подпругам убитых...
Ни сестры своей Айши, ни своего отца Довлет среди прибывших не увидел. «Откуда этот жуткий страх? — попытался сам себя мысленно успокоить мальчик.— Быть может, отец еще сражается... Или ему пришлось возвращаться другой дорогой...» И за самую слабую улыбку на слишком мрачных лицах прибывших Довлет готов был отдать полжизни! Но, очевидно, и подобная цена судьбу не устраивала, на лицах слезавших с коней и располагавшихся на привале воинов не отражалось ничего, кроме угрюмости и уныния...
— О ангел-спаситель Хизыр! Помоги сам. О отец Хизыр, подсоби сам! — прошептал Довлет, стоявший рядом с Гоч-муратом, когда к ним подъехал и спешился Палат-Мет-кий.
— Не ждите от нас добрых вестей, дети Сердара,— сказал он.— Не получилось у нас ничего хорошего. В разгар битвы на выручку к принцу Солтан-Мураду явилась подмога в две тысячи сабель...
— Отец? — промолвил единое слово Довлет.
— Крепитесь,— тоже единым словом ответил Палат-Меткий и отошел...
— Не только одни вы отца потеряли, но и все мы лишились опоры, какою был для Серахса Сердар,— угрюмо сказал Санджар-Палван.
Многие сложили там головы,— добавил сын его Хад-и-мурат.— На каждого брата пришлось по десятку в бою...
— Свалилась главная наша опора, люди,— рассказывал джигитам Гочмурата в пяти шагах от Довлета пожилой воин, дядя Назар.— Мы все привыкли, что Сердар всегда есть, всегда рядом, что он выручит... Да, только лишившись Сердара, до конца поймут иные, кем он для на^с был...
— Светоча наших детишек мы тоже лишились,— говорил в другой стороне какой-то воин.— Нет с нами и моллы Абду-рахмана...
— Лучшие среди нас там остались,— добавил его товарищ.— А мы, как собаки, бежали, поджав хвосты!
— Не казни себя, дядя Шабасан,— сказал ему Сахатни-яз.— Разве лучше было бы, если 6 вы все там остались? Вы еще понадобитесь своему народу...
— Народ — это юрта. А юрта валится, когда подрубят главную опору. Мы даже тело Сердара не добыли...
«Нет тела! — пронзила Довлета мысль.— И никто из них не сказал, что видел отца мертвым...» Надежда, пробившись хилым ростком в душе мальчика, прянула в рост, обретая все новые и новые листочки...
— Куда ты?—сурово спросил Гочмурат, увидев, как Довлет метнулся к коню.
— Отца искать! Никто его не видел убитым...
— Отойди от лошади,— приказал Гочмурат, и Довлет молча подчинился: Гочмурат стал главой семьи...
«И так свобода твоя стоила слишком дорого»,— подумал Гочмурат, но вслух этого не сказал, зная, что его младший брат и без того острее него переживал утрату отца...
Дав немного отдохнуть лошадям, туркмены вновь пустились в дорогу. Конница двигалась горным ущельем, где цокот подков о камни гулко метался меж скалами. Изредка всхрапнет какая-либо из лошадей. Раздастся пронзительный крик совы или схваченной ею жертвы. Вот и все звуки, сопровождавшие это унылое продвижение: ни споров, ни окликов, ни громкого разговора...
Не менялось настроение людей и на другой день пути. Привалы устраивали не для своего отдыха, а для отдыха коней. На этих коротких остановках люди наскоро запихивали в себя какую-либо пищу, запивали ее водой из ручьев или речек, вновь садились на лошадей и ехали дальше...
Довлет все думал об отце. Если мать согревала сердце мальчика нежной лаской и даже сквозь ворчание проявлялась её любовь, то в отце Довлет обретал всякий раз толику мужества, словно бы подходил к прозрачному горному роднику выпивал из него новых сил... Сердар никогда не выговаривал тягостных упреков своим детям, не наваливал на их души тяжести нравоучений, но умел находить живые примеры вокруг себя, которые сразу пресекали в детях дурное...
— Посмотри, Дове, ишачок дяди Назара, наверно, чтобы выразить к тебе свою дружбу, так упирается посреди улицы. А ведь в сарае дяди Назара его дожидается сытный ужин...
И маленький Довлет, которого долго, но безуспешно зазывала домой Аннабахт, срывался с места и со всех ног бежал в юрту: кому же охота, чтобы его другом считали ишака...
— Взгляните-ка на Дове! Как это ему удалось взобраться на моего длинноногого? Мне подобное удалось проделать, когда я был на год постарше, помнится...
И гордый похвалой мальчик ощущал в себе такие силы, что голыми, еще розоватыми пятками ударил по бокам боевую лошадь Сердара и впервые промчался верхом вдоль всего своего ряда, не вывалившись из седла...
Да, если мать была целительницей всякой боли и всех огорчений Довлета, то отец был источником, из какого постоянно вливалось в душу мальчика счастье!..
И разве можно было упрекнуть Довлета за то, что теперь он, правя добытой им в сражении лошадью, все время думал лишь об отце, совершенно забыв, что среди окружавших его печальных всадников нет его любимого учителя, моллы Абду-рахмана, нет сестры Айши, даже его верный четвероногий друг Евбасар, который помог Довлету одолеть одноглазого сербаза, куда-то пропал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133