..
Выйдя из юрты Ораз-хана, Тёч-Гёк захотел напоить своего верного коня не застоявшейся водой из большого котла, который был установлен у него во дворе, а чистой — из арыка. Конь не раз выручал его в самых жарких сражениях, к тому же Тёч-Гёк чуть ли не с пеленок накрепко усвоил главное правило всякого туркменского воина: вначале позаботься о коне, а потом уже думай о себе...
Ведя в поводу верного ахалтекинца, Тёч-Гёк приблизился к арыку. И вдруг он увидел склонившуюся над арыком женскую фигуру. Узнал! Это была та прекрасная пуштунка, которая, однажды ворвавшись в горячее сердце Тёч-Гёка, уже никогда это сердце не покидала, бередя незаживающие раны. И вмиг все другие мысли покинули буйную голову Тёч-Гёка, кроме единственной: прекрасная пуштунка оказалась в его власти...
К поверженному Тёч-Гёку подошел его конь, печально склонил над ним голову и тихонько заржал, будто повинился перед хозяином: столько раз, мол, я выручал тебя, а теперь не смог...
Эта проникновенная ласка лошади до слез растрогала Лию. К тому же не всякая женщина способна беспощадно осудить мужчину, ради нее сотворившего отчаянное дело...
Лия вплотную подвела коня к лежавшему без признаков жизни хозяину. И стала поднимать с земли тело Тёч-Гёка. Умное животное сейчас же опустилось на передние колени, и Лии довольно легко удалось уложить тело поперек седла...
Словно сама природа прониклась добрыми намерениями молодой женщины — месяц вдруг скрылся за тучами, и в кромешной темноте, укрытая от нескромных взоров, Лия повела коня за повод к дому Тёч-Гёка...
— Кто в него стрелял? — спросил глава рода Заман-ага, когда безжизненное тело его родственника Тёч-Гёка было внесено в юрту и над ним принялись хлопотать женщины семьи.
— Я стреляла,— спокойно ответила гордая пуштунка. Двое братьев Тёч-Гёка схватились за кинжалы. Но Заман-ага, уже разглядевший разорванную на груди одежду молодой женщины, сразу все понял. Он грозно взглянул, и оратья Тёч-Гёка выпустили рукоятки кинжалов.
— Ты могла, дочка, бросить эту падаль там, где ее сразила,— кивнув на раненого, сказал Заман-ага.
— Я чужестранка. И не хочу, чтобы из-за меня тут разгорелась кровная вражда двух почтенных родов. Когда я везла его на лошади, меня никто не увидел,— сказала Лия.— Если ваши женщины помогут мне зашить платье, то от меня никто и никогда не узнает о том, что случилось.
— Да будет благословенна твоя мудрость, дочка,— проговорил Заман-ага, и на глазах у него выступили слезинки.— А этот шакал, если он выживет,— указал старик на раненого,— больше взглянуть в твою сторону не посмеет...
Мужчины вышли. И пока женщины вместе с Лией штопали ее платье, один из братьев Тёч-Гёка сбегал к арыку и принес посуду Лии, наполненную чистой прохладной водой...
Достигнув иранской крепости Шуркала, конница Сердара захватила ее почти без сопротивления. От сербазов малочисленного гарнизона и жителей крепости туркмены узнали, что их плененных детей там видели, но два дня назад из крепости выступил мирза Солтан-Мурад со своими войсками на Мешхед, что туда же увезли и пленников.
Надеясь на значительное превосходство своих коней, туркмены пустились в погоню.
На исходе третьего дня пятьсот или шестьсот конников Сердара уже стояли лицом к лицу перед трехтысячным войском Солтан-Мурада. Сердар выслал трех воинов на переговоры.
— Почему ты не послал с ними меня? — спросил молла Абдурахман.
— Потому что не хотел ущемлять славу о твоей мудрости, дорогой брат. Эти переговоры ничего не дадут. Но необходимо соблюсти обычай...
Посланцы Сердара возвратились очень быстро и сообщили, что на их требование немедленно возвратить захваченных детей мирза Солтан-Мурад ответил: «Если вы сами не даете нам заложников, то мы, по повелению нашего шаха, добыли их избранным нами способом».
— Джигиты! — преподнявшись в стременах, закричал своим воинам Сердар.— Врагов слишком много перед нами. В лапах этих прислужников шайтана двое моих детей. Не у всех из вас имеются там захваченные близкие. И кто из вас теперь повернет своего коня и уедет отсюда, на того я не буду в обиде...
Не для того мы к тебе примкнули, Сердар, чтобы теперь возвращаться,— перебил его речь Сапа-Шорник.— У меня там нет детей, но томятся в неволе дети моего народа...
— Веди нас в бой, сын Аташира!..
— Веди!..
— С нами аллах!..
И выкрики всех туркменских воинов слились в единый устрашающий рев, который прервался на миг взвизгом в едином порыве выхваченных из ножен сабель...
Всей массой туркмены устремились на центр иранского войска, туда, где посланные для переговоров воины успели разглядеть скопление пленников...
Вокруг своей особы принц Солтан-Мурад выставил самых отборных сербазов. Завязалась страшная кровавая сеча, в которой воинственные кличи сплетались с предсмертными воплями и ржанием рассвирепевших коней, где в сплошной звон скрещавшихся сабель вплетались звуки редких пистолетных выстрелов, где мужество вдруг превращалось в страх, а страх порою дорастал до мужества...
— Руби кровопийц!..
— Бей, не жалея!..
— Я Али!..
— Я Хезрет-и-Аббас!..
— Бегир!..
Сабля билась о саблю, щит — о щит, гордое свободолюбие одних — о верноподданически-раболепную твердость других...
У иранцев было три пушки, но вся их прислуга была порубана туркменами после первых же выстрелов..
— Бей стервецов!..
— Руби шахских блюдолизов!..
— Аташ-Батыр, Назар-Демир, разбейте-ка вон ту кучку сынов собак!..
— Шамурат! Тебя норовят обойти сзади...
— Бей!..
— Руби!..
— Вах-эй! Я убит...
— Если ты способен ловчить, обмани и меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133