Преодолев перевалы Кухи-Муздурана, туркменская конница спустилась в долину и подошла к речке Мяне...
Впереди туркменского войска, выбирая для него наиболее удобные тропы, двигалась разведка — четыре десятка наиболее проворных джигитов во главе с молодым и горячим Тёч-Гёком.
Покрыв свое имя громкой славой во время сражений за Хорасан и Мешхед, Тёч-Гёк этим не увеличил числа прожитых им лет, а следовательно, и не обрел еще соответствующей его положению военачальника степенности.
Тёч-Гёк ехал впереди всех, но его помыслы были теперь не здесь, а там, в середине войска, где в окружении Сердара, Гараоглан-хана и моллы Абдурахмана преодолевала тяготы долгой дороги грациозно восседавшая на сером коне в белых яблоках прекрасная пленница моллы Абдурахмана. Тёч-Гёк уже предлагал ему за нее все, что имел, кроме коня, но этот проклятый молла удался не в своего отца, Велназар-ахуна, который ради выгоды способен был на многие пакости. А молла Абдурахман на предложение Тёч-Гёка ответил, что лишь возвратил этой красавице свободу и будет служить ей, пока она сама не решит своей судьбы. А как эта девушка может решить свою судьбу, для Тёч-Гёка не было тайной: увы! — она не сводит глаз с того же моллы...
Как думал Тёч-Гёк, так все и было. По изобилующему красотами берегу Мяне они продвигались впятером в ряду — юная госпожа со своей наперсницей-служанкой, Гараоглан-хан, Сердар и молла Абдурахман...
Чужестранки уже поведали туркменам свою печальную историю. Шестнадцатилетняя черноглазая красавица Лия была дочерью вождя одного из кочевых пуштунских племен, обитавших на землях, что простирались между Афганистаном и Хиндустаном, относясь к территориям обеих этих стран. Однажды на кочевье этого племени напал огромный отряд банди-тов-аламанщиков из Ирана. Отец и братья Лии, сражаясь, погибли у нее на глазах. А сама Лия вместе с вскормившей ее своим молоком сорокалетней Гаро (мать Лии умерла при ее родах) и другими попавшими в неволю соплеменниками была доставлена на мешхедскии базар, где их двоих и купил один богатый мешхедец.
Мешхедскии владелец Лии мечтал возвыситься и занять выгодную чиновничью должность, для чего намеревался подарить прекрасную пуштунку либо принцу Салару, если тот победит в затеянном им мятеже, либо тому, кто станет новым правителем мешхеда, если принц Салар будет повержен. А пока этот человек выжидал, он отвел Лии и Гаро весьма удобное помещение на третьем этаже своего дома, полагая, что всякой драгоценности должна сопутствовать соответствующая оправа, если ты намереваешься еще более увеличить ее притягательное для взоров сияние...
Одного не учел хитрый мешхедец — врожденного свободолюбия пуштунок. И когда в поле их зрения попал благородный сердцем и помыслами молла Абдурахман, пуштунки тут же решили прибегнуть к его помощи, дабы избавиться от ненавистной неволи. Но в пути, все более удалявшем пуштунок от Мешхеда и от одураченного ими хозяина, прозорливая Гаро все больше убеждалась в той истине, что ее прекрасная госпожа и падчерица, не успев еще как следует насладиться избавлением из одного плена, уже попала в другой. Было ясно умудренной Гаро, что на этот раз прекрасные розовые губки Лии не станут страстным шепотом умолять ее, Гаро, придумывать способы побега...
Как-то на третий день пути из Мешхеда, когда от Лии и моллы Абдурахмана немного отдалились другие спутники, прекрасная юная пуштунка сказала:
— Я хочу, чтобы чужестранец знал. Теперь он мой господин и повелитель.
— Но... не я один... принимал участие в твоем избавлении от плена, Лия...
— При чем тут мой плен? При чем мои избавители? За которых я, впрочем, вечно буду молиться... Такие слова, которые ты услышал вначале, чужестранец, мы, пуштунки, произносим только один раз в жизни и только одному мужчине, на которого укажет наше сердце... Когда я бросала тебе из окна свою розу, ты уже тогда вошел в мое сердце. Теперь ты знаешь об этом. И теперь ты волен поступать со мной, как тебе вздумается...
Произнося эти слова, гордая пуштунка пришпорила своего серого в яблоках коня и настигла удалившихся немного вперед Сердара и Гараоглан-хана, предоставив Абдурахману наедине печалиться или блаженствовать — что ему более окажется по вкусу...
И молла Абдурахман оказался настолько глуп в сердечных делах, что перемешал оба эти чувства, одновременно переживая и печаль и блаженство. Печаль вызывали в нем трагическая судьба и сиротство Лии, а также не до конца убитое ее словами сознание того, что, окажись Лия в других жизненных обстоятельствах, она, возможно, и не остановила бы на нем своего взгляда... Блаженство же он испытывал от присущего всему мужскому роду в подобные моменты эгоистического торжества — все же его! — а не кого-то иного избрало это женское сердце. К тому же в данном случае это было сердце красавицы, подобных которой он, молла Абдурахман, никогда не видел...
Наконец туркменская конница, перевалив через Копет-даг, вступила в расстилавшиеся перед ней бескрайние туркменские степи.
— Горный воздух был хорош, но и степной не хуже,— сказал Сердар, распахивая ворот чекменя.
— Степной воздух постояннее и серьезнее,— отозвался Гараоглан-хан и вздохнул с наслаждением.— Наш степной воздух не так капризен и обманчив, как воздух в горах...
— Или как женское сердце! — воскликнул бывший рядом Тёч-Гёк и насмешливо взглянул в сторону Лии и моллы Абдурахмана.
«Похоже, что этот парень доставит немало хлопот моему молодому другу»,— подумал правитель Ахала, подъезжая поближе к влюбленным.
— На этом месте, прекрасная чужестранка, пути наши разойдутся,— заговорил он с Лией.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133