Руки мужчин и юношей по привычке легли на рукоятки сабель и кинжалов...
В той стороне, куда ушло ополчение, показалось облако пыли, а затем все увидели всадников. Но мчались они без криков и гиканья, без ружейной пальбы, как обычно налетали аламанщики. К тому же теперь был ясный день, а разбойники всегда выбирали для налета ночь или предрассветную пору...
— Палат-Меткий! — выкрикнул кто-то из самых зорких. А вскоре и все опознали в переднем всаднике ушедшего на войну земляка, узнали и остальных джигитов.
Подъехав к людям, толпившимся на площади перед мечетью, всадники спешились. Палат-Меткий отыскал глазами в толпе Заман-агу и подошел к нему.
— Что случилось, дорогой Палат? С какой прибыли вестью?
— Какие могут быть сейчас вести, почтенный Заман-ага. Войско еще в пути... Ораз-хан в походе поразмыслил и решил, что нельзя оставлять селение без надежной защиты. Слухи разные витают... Вот он и отправил меня с десятком джигитов под твое начало, Заман-ага...
Умудренный долгой жизнью и участием в вершении дел своего племени, Заман-ага не поверил в пробудившееся благоразумие правителя Серахса, но улыбнулся Палату-Меткому и его джигитам очень приветливо.
— Вся мудрость в аллахе,— сказал он.— Ею аллах наделяет людей по своему выбору. Дальновидно поступил наш хан — значит, он не забыт аллахом при раздаче мудрости...
Позже в селении узнали от возвратившихся джигитов, что Палат-Меткий долго убеждал Ораз-хана и других сердаров в необходимости укрепить оставленное селение, что Ораз-хан не соглашался, а принял такое решение только после того, когда молла Абдурахман сказал то же, что Палат-Меткий»..
Казалось бы, прибыла подмога (одиннадцать крепких джигитов, а среди них лучший текинский стрелок) — можно обрести больше спокойствия. Но люди думали иначе: если, мол, даже Ораз-хан решился ослабить войско и расстался с отрядом джигитов, то положение очень опасно. С тревогой сельчане теперь укладывались спать и тревожные видели сны. Всякий понимал: враги скоро проведают, что основная масса воинов покинула селение. Соблазн для аламанщиков был слишком велик...
Старейшины, эти умудренные великим опытом люди, умевшие не только решать важные для соплеменников дела, но и ободрить острой шуткой народ и вместе со всеми от души посмеяться, теперь ходили с озабоченными лицами.
Как-то Довлет на такыре приблизился к группе сельчан, среди которых были Заман-ага, Санджар-Палван и другие почтенные яшули.
— Не ты один, Санджар, чувствуешь себя теперь вытащенной из панциря черепахой,— говорил Заман-ага.— Теперь всем нам надо быть настороже. Пореже вспоминать о длинных караванах лет за спиной да почаще проверять оружие...
— Уж не начал ли ты считать меня трусом, почтенный Заман-ага,— ответил Санджар-Палван.— Кажется, наши караваны все время шагали рядом — и под ярким солнцем, и во времена свирепых самумов... Не поставь нас доля проводниками идущих сзади, не увидел бы ты на моем лице уныния...
— Ты не так меня понял, уважаемый Санджар-Палван. Кто не знает, каким ты был славным джигитом, да и теперь еще им остаешься. Я говорю, что твое уныние имеет способность садиться на лица других. Наше дело — вселять в людей веру... Беда наша с тобой в том, что в свое время мы были только хорошими джигитами, а теперь нам тут нужен настоящий сердар. Быть может, еще лучший, чем его отец,— указал Заман-ага на стоявшего поблизости Довлета.— Потому что нас осталось очень мало...
— А чем не сердар его дед?
— Стар он, как и мы.
— Не все старое одинаково, почтенный Заман-ага,— сказал Санджар-Палван.— Взгляни на нашу мечеть. Никто не знает, сколько ей лет. А какая из самых новых юрт простоит дольше ее?
Другие яшули согласно закивали на эти слова.
— Это теперь Аташир-эфе выказывает свой норов,— продолжал Санджар-Палван.— И пускай. Каждый может иметь свой характер. Но если нагрянут враги, он еще себя покажет... Да и Палат-Меткий со своими джигитами теперь при нас... И ты прав, достойный Заман-ага, люди не должны походить на ворон, что расхаживают с обвисшими крыльями в непогоду...
После отъезда моллы Абдурахмана на толстые и скрипучие двери глинобитного здания школы навесили огромный замок, и школьники обрели полную свободу. Этому были рады большинство мальчишек. Больше всех возликовал Шамурат, сын Гурда-Долговязого, который был большим проказником, за что ему всегда перепадало больше всех розг. Однако школу он недолюбливал не только из-за наказаний, их он сносил терпеливее других. Велназар-ахун1, обливаясь потом, долго стегал Шамурата немощной рукой, а потом мальчишка поднимался с пола, отряхивался от пыли и, улыбаясь, шел на свое место, готовый к новым проказам. Не любил школу Шамурат потому, что ему просто было тесно в четырех стенах, словно юному хищнику в клетке,— он так и рвался на волю... Човдур и Гуд-жук ненавидели школу из-за своей тупости. Как бы они оба ни старались, ничего и никогда не могли запомнить. Сердобольные матери пришили сыновьям изнутри их халатов на спинах по куску меха от старых тулупов. Когда Човдура или Гуд-жука пороли, меховые подкладки смягчали удары розг... Радовались закрытию школы и Дангатар, и Мейлис. Хотя память у этих мальчишек была хорошая, но их мучило то, что они не умели правильно произносить слова. Языки их спотыкались, словно ноги человека, бегущего по пашне. Будучи не в состоянии овладеть правильным произношением и подметив, что их ответы вызывают в классе смех, мальчишки стали еще и нарочно коверкать разные слоза. Постепенно этой болезнью заразились многие талебе .
1 А х у н — религиозный сан у мусульман
2 Талебе — ученики.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133