— Идите себе, любезные, идите. Что, у нас своей муки не найдется для такого дела? Скажите Бегнепес-баю, что мы все сделаем, как надо...
Парни завернули своих ослов и пошли от подворья дальше вдоль ряда эфе.
— Что им нужно было тут, мама?
— Видишь, Довлетик, что удумал этот обнаглевший бай, их хозяин! Собрался отправлять обряд жертвоприношения за избавление нашего селения от полного разграбления ала-манщиками. Просит людей, чтобы испекли чуреки для угощения, и послал своих батраков раздавать для этого муку.
— Так был же совершен набег, мама. Бегнепес-бай не может ведь знать, у кого что пропало, а что осталось,— попытался Довлет рассудить справедливо, хотя он и недолюбливал Бегнепес-бая.
— Правду говоришь, сыночек,— согласилась Аннабахт.— А все же твой отец не простил бы нас, если бы мы взяли на такое дело эту муку...
На другой день Аннабахт встала раньше обычного и принялась печь чуреки. Во дворе рубил коряги саксаула уже начавший выздоравливать пленник Огулсабыр-эдже. Опекаемая родом эфе соседка тоже намеревалась испечь несколько чуреков для празднества у Бегнепес-бая.
Пленника Огулсабыр-эдже звали Ниязом-Тугодумом. Такое прозвище к нему пристало на его родине, как он сам объяснил, не за глупость, а оттого, что, прежде чем сказать что-либо, он долго думал. Однако он довольно резво рассказал свою историю ухаживавшей за его раной Огулсабыр-эдже.
Нияз-Тугодум всю жизнь нанимался в батраки к разным баям и купцам, но на калым, чтобы жениться, он так и не смог скопить денег. Подкралась старость, и Нияз-Тугодум испугался, что и свой смертный час он может встретить в одиночестве. К шахским сербазам, идущим в набег, он пристал с единственной целью: захватить себе подходящую женщину. Но вышло так, что подходящая женщина захватила его. Нияз-Тугодум этим не очень огорчился.
— Что батрак, что раб — одно и то же. Рабов обычно, как всякую скотину, лучше берегут их хозяева,— заявил он, заканчивая свою исповедь.— К тому же я надеюсь угодить своей госпоже настолько, что она, может, и согласится выйти за меня...
По разумению Довлета, слышавшего все это, немного странновато ответила Огулсабыр-эдже на такое дерзкое притязание своего невольника:
- Не тугодумом следовало бы тебя, старикашка, наз-ать, а чертополохом. Да виданное ли это дело, чтоб я согласилась выйти замуж...
Но, что было недоступно уразуметь мальчику, то хорошо поняли его взрослые близкие: и мать, и дед, и даже Гочму-рат. Все они сделали верный вывод, что Огулсабыр-эдже тоже опостылело одиночество, что ее пленный глянулся ей, и стали относиться к Ниязу-Тугодуму как к будущему ближайшему соседу.
— Чем больше всего приходилось тебе заниматься у своих баев? — спросил у него Аташир-эфе.
— А всем, почтенный сердар,— ответил невольник Огулсабыр-эдже.— Но больше всего я пас скот.
— Вот и ладно. Мой старший внук пока еще от ран не отлежался. Что бы вы сказали, уважаемая Огулсабыр, если я нанял бы вашего пленника на то время, когда мой Дове в школе, попасти скот нашего рода?
— Пускай попасет. Нечего ему даром мой хлеб есть,— ответила Огулсабыр-эдже.
На том и порешили.
Вскоре к юрте Бегнепес-бая ото всех рядов селения потянулись люди. Женщины несли в узелках испеченные ими для торжества по случаю жертвоприношения чуреки, мужчины шагали с пустыми руками. «Не такой человек Бегне-пес-бай, чтобы вдруг возжелать даром устроить угощение для столь огромной толпы людей»,— подумал Довлет, шагая рядом со своим другом Сапараком куда шли все.
— Что-то он затевает, этот жирный хитрый лис, всегда умеющий прикинуться простаком,— словно прочтя мысли Довлета, сказал и Сапарак.— Еще не было случая, чтобы народ не расплатился сторицей за пятнадцать — двадцать съеденных на торжествах у Бегнепес-бая баранов.
— Если мы, мальчишки, это понимаем, то неужели же не догадываются об этом взрослые?
— Люди только что пережили набег, они хотят теперь праздника. Вот Бегнепес-бай и дарит народу праздник. Ни моим, ни даже твоим близким такое угощение не по карману,— ответил Сапарак на вопрос Довлета.— А во время угощения люди становятся податливее. Что-нибудь да и выманит у них этот кровосос...
Перед рядом юрт рода Бегнепес-бая была огромная поляна. Сколько ни вытаптывали люди во время проводимых на этой поляне празднеств траву, она все равно успевала немного подрасти до следующих сборищ народа — поблизости протекал арык, и корням травы было откуда брать влагу. У самого арыка в обычные дни всегда можно было видеть девять огромных черных кругов на земле, где обычно разводились костры. В зависимости от важности празднества и числа приглашенных Бегнепес-баем гостей тут загоралось то три, то пять, то семь огнищ.
Сегодня над всеми девятью кругами висели огромные медные котлы, под которыми полыхал огонь, поддерживаемый работниками Бегнепес-бая, которыми распоряжался наконец-то выбившийся в доверенного бая Гулназар-Ножовка.
Чуть ниже по течению арыка в небольшом, специально для таких целей предназначенном загоне десяток парней из рода больших мясников, среди которых выделялся какой-то лихорадочной подвижностью сильно испачканный кровью Байсахат, резали баранов, сдирали с них шкуры, вываливая прямо на траву из вспоротых утроб еще дымившиеся горячие внутренности. Кровь заколотых животных жирновато-красными струйками стекала в арык, раскрашивая его воды в цвет ржавчины. Дух над этим местом стоял сладковато-тошнотворный, и многие из людей, спешивших на празднество, старались обойти это место стороной...
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133