— У меня дома есть внуки и внучки твоих лет. Я стану им рассказывать о тебе. И конечно, немного стану привирать, как любим это делать мы, старики. Но ложь не будет в урон твоей чести, ты сама и твой избранник,— указал Гараоглан-хан глазами на моллу Абдурахмана,— а мой молодой друг, вы оба заняли почетное место в моей памяти...
— Спасибо, мой спаситель! — ответила юная пуштунка, и на ее ресницах сверкнули слезинки.
— Эти слезинки я тоже запомню,— сказал Гараоглан-хан.— А теперь я желал бы тебе что-нибудь подарить на счастье. Но ум мне не подсказывает, что могло бы принести радость подобной тебе...
— Подарите мне, мой спаситель, тот маленький пистолет, который, я заметила, вы всегда носите в левом кармане,— сказала Лия.
И Гараоглан-хан тут же извлек небольшой пистолет с покрытой серебром рукоятью.
— С левой стороны я его носил на тот случай, если бы в бою была повреждена правая рука,— пояснил правитель Ахала.— Возьми его, любезная моему сердцу чужестранка. И помни, что он всегда должен быть заряжен так же, как когда этим пистолетом владел я...
Затем наступили трогательные мгновения прощания ахальских туркменов с серахскими. Не раз одни других спасавшие, собой заслонявшие в сражениях, делившие между собой и хлеб и раны, эти мужественные воины теперь были растроганы до слез, дарили на прощанье папахи, винтовки, сабли, пистолеты, тут же получая взамен не худшее, но лучшее! Нашлись такие, которые вознамеривались отдать и самое бесценное для туркмена — своего коня, но не сыскалось ни одного, кто согласился бы такой подарок принять... Молла Абдурахман хвалил судьбу за то, что удостоился счастья увидеть то, про что страстно мечтал со своим другом, поэтом Молланепесом,— широкое и искреннее братание разноплеменных туркмен. Просвещенный молла знал: до полного единения в один народ им далеко еще, но был уверен: бросаемые на его глазах в сердца друг друга семена братства не могут не дать всходов...
Конечно же Гараоглан-хан мог это сделать и раньше, передать подобные слова через Сердара или моллу Абдурахма-на, но он хотел, чтобы подобное услышали все, а потому, когда туркменская конница разделилась и потекла двумя рукавами в разные стороны, он чуть привстал в седле и голосом, который привык перекрывать шум сражений, закричал:
— Эх-хей! Джигиты славного Серахса! Передайте моему другу Ораз-хану, что мои объятия всегда останутся открытыми для него... И еще, серахсцы, знайте, что спасенную нами в Мешхеде чужестранку я объявляю своей названой внучкой. Да не причинит ей никакого зла тот, кто не желает причинить его мне...
Чем-то глубоко тронула Лия сердце Гараоглан-хана. И видно, его пугали какие-то предчувствия по поводу ее грядущего...
Глава шестая
КОНЕЦ «ХОРАСАНСКОЙ СМУТЫ», НАЧАЛО НОВЫХ ИСПЫТАНИЙ...
Возвращение в семью отца Довлет воспринял так, будто вокруг их тонкостенной юрты выстроили высокий каменный забор, а возвращение в школу старого учителя — будто вокруг их не имеющего четких границ селения возвели толстые крепостные стены...
Спросил бы кто-то ныне мальчика: «Чего еще желаешь ты для счастья?» — и он бы сразу ответил: «Многого!» А чуть подумав, может быть, сказал бы: «Но я еще не знаю, как это высказать».
Довлет сам не мог заметить, что начавшее было ускоряться взросление с возвращением отца не остановилось, но решительно замедлилось. И даже более того, стали оживать в поведении мальчика полузабытые детские поступки и привычки. К примеру, нынче он — подросток, уже сразивший взрослого врага своего племени, затеял игру со своей младшей сестренкой. И не во что-нибудь, а в куклы! Так уж получилось. Айша вначале попросила брата выстрогать ей палочку, которая послужила бы опорой для сооружаемой девчонкой из разного тряпья маленькой юрты. Довлет палочку ей выстрогал. Потом помог Айше соорудить и саму юрту. Потом он и не заметил, как вместе с младшею сестрой они вселили в эту юрту целую семью, подобную их собственной родной семье. При этом их деда в юрте изображал своеобразной формы высохший корешок саксаула, настолько похожий на сурового и грозного Аташира-эфе, что вмешался Гочмурат.
— Это дед,— сказал он, ткнув пальцем в злополучный корешок.— А наша вера запрещает нам изображать живых людей...
Гочмурат никогда не отличался ревностным исполнением сего того, про что говорили в их древней мечети, но стремился побольнее задеть Довлета, застав младшего брата за столь постыдным занятием. И своего Гочмурат добился: Довлет вскочил с земли весь красный от стыда и злости на себя и на Айшу, которая увлекла его своей девчоночьей игрой.
— А я уже считал, что ты стал настоящим джигитом... И теперь в доме сможешь заменить меня,— продолжал Гочмурат казнить младшего брата.
— Тебя заменю? Зачем?..
— Затем, что я теперь стал нукером. Все время буду при Ораз-хане...
— Вай! Господи!..— услышали дети пронзительный вопль и, оглянувшись, увидели стоящую на пороге юрты Аннабахт, которая все слышала.— Он нукером стал... Что же это делается на свете?.. Сердар! Хватай скорей свою камчу. И выпори хорошенько своего непутевого сына...
— За что его пороть? — выходя из юрты, спокойно спросил Сердар, всем сразу улыбаясь, ибо еще не насытил он свою душу радостью общения со своими близкими, по которым так долго скучал на чужбине.
— За что пороть? Ой, аллах!.. Паршивец думает, что сам уже способен за себя решать, раз у него выросли усы. Он в нукеры подался к Ораз-хану...
— А ты, козочка моя Аннабахт, желала бы, чтоб Гочмурат наш оставался аламанщиком?
Удивительным было воздействие этих простых, спокойных и ясных слов главы семьи на услышавших их — они все ошарашенно застыли:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133