Лучше пусть меня будут брить завтра,— вырываясь из рук матери, кричала Маиса.
— Завтра — такой же день, как сегодня. Даже еще хуже. Завтра уже не будет кишмиша, который принес нам Довлетик.
— Почему не будет? — с любопытством спросила девочка.
— Потому что ты его съешь сегодня,— засмеялась Гюльсенем, очень любившая своих детей, хотя не очень-то жаловала мужа, от которого у нее они родились.
— Сразу бы и сказала, что за бритье головы дашь мне кишмиша. Тебе бы и бегать за мной не пришлось,— совершенно успокоившись, тараторила маленькая шалунья.— Но когда я вырасту, а ты состаришься, мама, тогда ты меня уже ни за что не догонишь! Давай сюда свой кишмиш,— сняла она с головы и подставила тюбетейку, в которую смеющаяся мать всыпала горсть кишмиша из мешочка, принесенного Довлетом.
— Это только за то, что я согласилась бриться,— сказала смышленая девочка.— А теперь, мама, давай еще и за то, чтобы я, когда меня будут брить, не ревела.
Тут уже расхохотался и Довлет. И ко второй горсти кишмиша, которую всыпала в тюбетейку Майсы мать, он добавил третью горсть из своего кармана.
— А ты мне за что даешь кишмиш? — спросила Маиса.
— За то, что ты племянница его лучшего друга,— за Дов-лета ответила Гюльсенем.
— А,— протянула девочка, которая хотя и была хитроватой, но вовсе не жадной.— Сапарак мне дядя, но он все равно еще мальчишка. Возьми, Довлет, у меня свой кишмиш и снеси ему.
— У меня еще есть, Маиса. Нам с Сапараком хватит,— заверил ее Довлет.— Только когда тебя будут брить, ты и вправду не хнычь. Когда ты ревешь, то становишься совсем некрасивой.
— Да? — спросила серьезно Маиса.— Тогда оставайся в юрте. И ты услышишь, что я буду петь...
Бритва у Велле была тупая, цирюльник из него неважный, к тому же он постоянно путался в тесемках штанов, раздражался и с досадой пыхтел, но из-под его свирепой бритвы поглядывали два лукавых глаза Майсы, и в юрте задорно звенел ее тоненький голосок, выводивший песню о храбром джигите, который в одиночку сражался с целой сотней врагов...
Довлет с большой жалостью смотрел на падавшие с головы Майсы вьющиеся локоны. Велле от старания прямо-таки вон из кожи лез, не понимая, что своими собственными руками отбирает у родной дочери красоту. «Дурацкий обычай,— еще раз подумал Довлет.— Его, наверно, придумал какой-то злой человек, которому нравилось мучить детей...»
— Обязательно приходи к нам в день тоя по случаю первого бритья Мередика,— сказала Довлету Гюльсенем, когда он, так и не дождавшись Сапарака, уходил из юрты.— У нас будет очень весело.
Выйдя на улицу, Довлет решил отправиться на такыр. Обычно там собиралось много мальчишек, можно было поиграть с ними, а то и услышать какие-то новости от толпившихся на такыре взрослых. Шагая вдоль ряда ординцев, Довлет увидел стайку девочек, игравших в прятки, и услышал известную всем считалку:
Хан у нас Ходжамшукур, Потому трава — наш хлеб. Если выжжет зной траву, Что тогда мы станем есть?.
«Я бы провалился сквозь землю, если бы про меня сочинили такое»,— подумал Довлет. Еще он порадовался теперь особенностям характера его соплеменников. Да, эти особенности не позволяли туркменам объединиться в сильную страну — это плохо. Тут Довлет полностью был согласен со своим учителем моллой Абдурахманом и с его другом, поэтом Молла-непесом. Но эти же особенности творили и благое дело. Скажем, соседи туркмен, жители великого Ирана, терпели любых владык над собой, даже и недостойных. А у них, у туркмен, никто, кроме его нукеров, не признает ханом Ходжамшукура... И тут мальчик вспомнил, что ныне против падишаха восстал один из иранских принцев, что в армии принца Салара, кроме ушедших за ним текинцев, есть массы иранских воинов, которым оказался не по душе шах Мухаммед... «Как же сложна жизнь! — подумал Довлет.— Только успеешь ясно увидеть одно, как оно затмевается другим...»
В конце ряда ординцев Довлет увидел новую группку играющей детворы, на этот раз не девчонок, а мальчишек, среди которых оказался и его друг Сапарак. Карманы Довлета вмиг опустели от кишмиша, всем ребятам досталось не больше чем по полгорсточки. Сапарак сунул свою долю в рот за один раз. Довлет уже собрался последовать его примеру, но вдруг увидел приковылявшего на кривых ножках совсем маленького мальчика — он был без штанов, но на поясе у него висела огромная выструганная из дерева сабля. Как оставишь без угощения такого батыра? И Довлет, вначале рассмеявшийся при виде этого голоштанника, высыпал в его руки свою долю изюма.
— Знаешь, чей это внук? — спросил Сапарак.
— Не знаю,— ответил Довлет.
— Палата-Меткого. Видел бы ты, как он своей деревянной саблей отбился от драчливого петуха Сапы-Шорника, тогда бы понял, что внук характером в своего деда.
Маленький батыр, серьезно взглянув на старших мальчишек, тут же хотел всех оделить полученным угощением. Никто из мальчишек не взял у него сушеных ягод. А Сапарак очень серьезно объяснил, что все они уже получили свою долю. Малыш кивнул головой, улыбнулся и тоже запихнул в рот сразу весь кишмиш.
— Ты прав, Сапарак. Он и справедлив так же, как его дед,— сказал Довлет, а сам подумал, что ему легко было отказаться от своей доли кишмиша — у них еще дома есть, а внука Палата-Меткого вряд ли часто баловали таким лакомством...
Когда они с Сапараком бежали к такыру, Довлет рассказал другу, что Палат-Меткий обещал взяться за обучение его меткой стрельбе.
— Счастливчик! — откровенно позавидовал другу Сапарак.
— Почему?
— Ха! Будешь так же метко стрелять, как дядя Палат. И сразу прославишься.
— Какой же ты друг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133