Они не предали своих, а свои их продадут?..
— Такому не бывать! — вскричал Сердар.
— Чем быть заложником, лучше оставаться простым пленником,— сказал молла Абдурахман.
— Как такое можно: не получив согласия людей, устраивать торги за их головы,— возмутился Заман-ага.
— Все это справедливо, соплеменники,— сказал Ораз-хан — И ни один туркмен, пока я ваш правитель, не станет заложником против своей воли... Но я думаю, что для пользы соотечественников и своей родины томящиеся ныне в плену джигиты не станут возражать против подобного шага... Можно ведь поехать и переговорить с ними.
— Предлагать им плату за верность своей земле — значит оскорбить их,— сказал Заман-ага.— Но если им доведется стать заложниками, отчизна обязана позаботиться об их семьях, я думаю...
— Я водил этих людей в сражения,— возмущенно заговорил Сердар.— Они привыкли мне верить. И если я им теперь скажу, что надо стать заложниками, то они ими станут... Они, выходит, будут гнить по иранским тюрьмам, а все мы будем в своих домах распивать чаи и наслаждаться ласками наших жен... Нет! Я не собираюсь прятаться за других. У всех у нас должна быть общая доля!..
— Сердар верно сказал,— заговорил скрипучим голосом Тангрыназар-бай.— Эти джигиты за свою родину на что угодно пойдут. Но мне кусок хлеба в рот не полезет, если я буду знать, что за меня кто-то по темницам мается... И я не даю своего согласия на такое дело.
— Почтенные, вы все говорите так, будто ваши пленные теперь на свободе,— улыбнувшись, сказал Аббас-Кули-хан.— А между тем...
— А между тем туркмен всегда л везде свободен,— перебил его Ораз-хан.— Если несколько львов Серахса оказались в ваших клетках, то это не значит, что они там останутся... Что ты мне на это скажешь, поэт?
— Я скажу тебе, Ораз-хан, что родина может потребовать жизни любого из нас, но она не вправе отнимать у своих сынов свободы.
— Быть по сему,— решил правитель.— А ты, почтенный Аббас-Кули-хан, передай светлейшему шахзаде, что серахсцы дают ему свое твердое рыцарское слово свято исполнять все первые четыре пункта договора. А пятый — дать ему заложников, мы не можем выполнить, ибо не вольны распоряжаться свободой и честью наших соплеменников...
Когда Аббас-Кули-хан, представ перед принцем Солтан-Мурадом мирзой, поведал ему о результатах переговоров с текинцами Серахса, у того даже побледнело от ярости лицо.
— Погодите, надменные ханы и яшули, я еще вас самих распихаю по тегеранским темницам! — выкрикнул принц, сам понимая, что подобное ему не под силу исполнить.— А ты чему улыбаешься? — гневно сверкнул глазами он на Аббас-Кули-хана.
— Тому, светлейший шахзаде, что заложников они нам не дали, но они у нас есть.
— Глупец! Разве мне это от них было нужно?.. Мне нужно было укротить этих дикарей!.. И написать в Тегеран, что мы заставили Серахс преклонить перед нами колени...
— Так и напишите! — спокойно сказал Аббас-Кули-хан, подавая принцу перо и бумагу.— И я ваше послание тоже подпишу. Спокойствие моего шахзаде для меня всего дороже... Продолжать с ними войну мы теперь не можем. И раз уж должны теперь из Серахса отступить, то надо уйти, сделав вид, что мы приняли от текинцев заложников. А раз они дали нам свое слово, то они его и исполнять будут. Что еще нужно Тегерану?..
В словах Аббас-Кули-хана не было ничего, что противоречило бы намерениям самого принца, так поступить он и собирался.
— Советы осмеливаешься мне давать? Послание в Тегеран вместе со мной подпишешь? Слишком рано ты себя наместником возомнил,— говорил принц, постепенно успокаиваясь.— Но не думай, что тебя ожидает спокойная жизнь, Аббас-Кули. Я-то возвращусь домой, а ты с гарнизоном останешься в крепости Шурекала, чтоб быть поближе к Серахсу, раз ты в этом мятежном крае наместник шаха...
Глава восьмая
ПОХИЩЕНИЯ...
У Довлета было два брата и сестра, но в один ненастный зимний день мальчик обзавелся еще двумя братишками — в тот день его мать родила двойняшек.
Присмиревшие было за время войны и тревог злые языки внезапно получили лакомую пищу. Имя Аннабахт вело записных сплетниц селения друг к другу, дабы высказать поскорее свои собственные домыслы и услыхать чужие. Как же, по подворью этой женщины, разменявшей пятый десяток лет, расхаживает молодая и здоровая кобылица — ее соперница, а муж их обеих, этот бугай Сердар, еще, оказывается, находит утехи в постели своей старшей жены! Подобное у многих сверстниц Аннабахт вызывало злую зависть. И подливало будто масла в огонь все разгоравшихся пересудов...
Одна из подобных женщин, старшая жена некоего пройдохи и аламанщика Аждара, уже давно не ведавшая ласк своего мужа, как-то под вечер свернула во двор соседки Аннабахт знахарки. Бибигуль.
— Вай, Биби-эдже! — затараторила она прямо с порога.— Оказывается, ваша соседка снова родила. Как не стыдно женщине. В ее бы возрасте сидеть и нянчить внуков. К тому же, говорят, она, бессовестная, будет намазы пропускать и не соблюдать уразы...
— Мало ли что говорят,— проворчала Бибигуль, которая с некоторых пор утратила былую любовь ко всяким досужим суждениям о других людях, целиком теперь была поглощена и погашена былая злая энергия тем счастьем, которое воцарилось в ее собственной семье.— Если ты заявилась ко мне, подруга Дурджахан, чтоб говорить плохое о ком-то, то лучше будет, если ты найдешь такую, кто тебя станет слушать с большой радостью, чем я...
— Биби-эдже! Как ты могла подумать, чтоо я о ком-то говорила плохое... И я ведь не выдумывала ничего, а говорю, что слышала от других... К тому же люди говорят, что не тебя соседка позвала в повивальные бабки, а доверила такое важное дело этой паршивой рабыне Гюльпери,— с лицемерно-сострадательным видом произнесла гостья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133