— Ведь каждый человек должен иметь хоть каплю совести. Разве так можно обирать людей, отнимать у них то, на что семья целый год смотрела с надеждой...
— И я говорю, соседка, как это они, без зазрения совести, могли протянуть свои загребущие руки на жалкие клочки чужой земли, на хлеб наш насущный,— отозвалась тетушка Шемшат.
— Могли, подруга! Чтоб руки у них отсохли! — вскричала тетушка Тяджигуль, оторвалась от работы и выпрямилась во весь рост.— Проклятые, умудрились раньше сжать половину твоего собственного хлеба. Аллах, да покарай их за это! Да выйдет им боком богатство, собранное на слезах и крови бедняков!..
— Мать Мялика честит Бегнепес-бая,— попытался объяснить Сапарак.
Но из слов женщин Довлет и сам понял, что говорят они о хлебе, который скосили люди Бегнепес-бая с половины поля каждого из односельчан под тем предлогом, что он выложил для строительства запруды большие деньги, кормил и поил поденщиков...
— Подавиться бы им нашим хлебом, как волки часто давятся костями своих жертв! И находятся же такие мужчины, которые, чтобы угодить Бегнепес-баю, готовы отнять последнее зернышко у вдов и сирот,— сказала тетушка Шемшат.
— Не называй их мужчинами, подруга,— сейчас же откликнулась тетушка Тяджигуль.— Только шакалы способны умыкать сиротское...
Другие дехкане, работавшие поблизости, хотя и были согласны со словами двух соседок, пока отмалчивались: пусть и ограбил их всех Бегнепес-бай, но в свое время они сами ударили с ним по рукам...
А Гулназара-Ножовку, который надзирал за работниками Бегнепес-бая, когда те выкашивали половины людских хлебов, проклятия двух вдов задели за живое. Выкрикивая свои проклятия, обе женщины бросали злобные взгляды именно на него.
— Ты что это ерунду болтаешь, Тяджигуль! — закричал он зло.— Кто у тебя что отнял? Если уважаемый Бегнепес-бай 4 отделил у вас пшеницу, то он взял ее за свои труды и за свои кровные денежки.
— Кровные, говоришь? — ответила вопросом тетушка Тяджигуль.— Правду ты, Ножовка, говоришь! Пока наши мужья за него воюют и кладут свои головы, он грабит их семьи» Так всегда было, так он и теперь поступил. Воистину его деньги чужой кровью пахнут...
— Ты, Тяджигуль, прикрываешься тем, что женщина, и несешь всякую чушь,— заорал Гулназар-Ножовка.— Кто тебя грабит? Или думаешь, что Бегнепес-бай нуждается в клочке твоей паршивой земли? Нашла о чем болтать! Бегнепес-баю аллах щедро дает не одной, а сразу двумя руками...
— Аллаха, Ножовка, не вмешивай в его грязные дела.
Это он сам хватает обеими руками! Не нуждается он, ты говоришь, в моем клочке? Так пусть вернет его! А то слова у вас широкие, а дела такие узкие, что только вам одним и протиснуться можно сквозь них к достатку...
— Ах, подруженька моя, кому-кому, а уж Ножовке-то следует драть горло за Бегнепеса,— послышался со стороны голос тетушки Шемшат, которая, отойдя к меже, наливала себе из кувшина чая в пиалушку.— Он же один из его прихлебал, этот Ножовка. Вылизывает после бая его жирные миски...
Взбешенный от злости, Гулназар-Ножовка метнулся к тетушке Шемшат, но на пути у него с серпом в руке встал Гочму-рат.
— И ты, змееныш, туда же,— остановившись, прохрипел Гулназар-Ножовка.
— Я не туда же,— спокойно ответил Гочмурат.— Я не унизился еще до того, чтоб затевать драку с женщинами. И тебе не советую этого делать...
Но Гулназар-Ножовка его уже не слушал, он отпрыгнул в сторону и, порывшись в своих вещах, выхватил оттуда пистолет...
— Эй, прекратите баловство! — закричал кто-то из работавших поблизости мужчин.
Вокруг люди оставляли свои дела и, выпрямившись, недоуменно поглядывали в сторону Гулназара-Ножовки и Гочму-рата, кое-кто даже сделал несколько неуверенных шагов к месту, где разгорался скандал...
— Сойди с дороги, гнилое семя эфе! — заорал свирепо Гулназар-Ножовка, направив на Гочмурата пистолет.
— Теперь-то я точно не сойду с твоей дороги, мясник,— спокойно отвечал Гочмурат, крепче сжимая в руке серп.— Ты зря взял эту игрушку, мясник. Нет нам теперь пути назад...
Довлет и узнавал и не узнавал своего старшего брата. Раньше Гочмурат и от меньшего бы взбеленился, может быть, даже похлеще Гулназара-Ножовки, который теперь весь дрожал от ярости, что дело оборачивается не по его. Но с тех пор как Гочмурат побывал в настоящем сражении, он совсем переменился, стал много спокойнее. Вот и теперь Гочмурат не дал власти над собой гневу, даже когда Гулназар-Ножовка направил на него свой пистолет...
— Они что, твои родственники, эти бабы?
— А Бегнепес тебе родственник?
— Хох-х-хей! А ну-ка прекратите вы оба! — прокричал издали Санджар-Палван.
Послышался топот бегущих к месту раздора людей. Лицо противника старшего брата показалось Довлету в какое-то мгновение таким хищным, словно оно было все из зубьев той самой ножовки, от которой родилось его прозвище...
— Не родственники они мне, мясник,— спокойно сказал Гочмурат.— Но ты так взъерепенился за своего Бегнепес-бая, что забыл обычай туркмен: когда в семье не остается взрослого мужчины, за честь ее обязан вступиться любой, кто считает себя мужчиной...
Сохраняя спокойствие, Гочмурат оказался в состоянии уловить мгновение, когда Гулназар-Ножовка нажмет курок, и метнул в него свой серп. Прогремел выстрел. Но серп Гочму-рата, угодивший в ствол пистолета, все же изменил полет пули, которая, просвистев у виска, лишь придала ему решительности. Гочмурат в два прыжка оказался перед Гулназаром-Ножовкой, сгреб того в охапку и успел два раза грохнуть о землю, прежде чем набежавшие люди сумели его оттащить от врага...
— Эхей! Кто тут вздумал встречать пулей своего хана?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133