Сейчас была очередь пасти стадо рода Гочмурата.
Когда солнце, подобно начавшему остывать металлу в кузнице мастера Ягмура, покраснело и краями диска коснулось горизонта, Гочмурат, от которого уже забрали своих барашков все родственники, пригнал домой остаток стада — отару своей семьи. Довлет насторожился, он услышал, что сегодня его старший брат покрикивает на животных громче и злее, чем обычно. Когда же Гочмурат стал загонять овец в хлев, то даже пару раз ругнулся громко матом. Вообще-то он, как большинство крепышей, имел характер спокойный... И вдруг мальчик увидел, что левая рука Гочмурата завязана платком, сквозь который проступила кровь.
— Эгей, парень, пускай овечек Довлетик загонит,— крикнула старшему сыну появившаяся из юрты Аннабахт.— А ты иди ужинать.
— Куда он денется, твой ужин,— грубо ответил Гочмурат матери и пнул зазевавшуюся овцу.
Довлет, выхватив из правой руки брата пастушью палку, метнулся к овцам и быстро водворил их на место ночлега в хлев.
— Эй, парень, откуда у тебя кровь? — вскричала Аннабахт, увидев перевязанную руку сына.— Не волков ли ты встретил? — Ага, на двух ногах... — Вай! Горе мне,— вскричала мать.— Что ты натворил, непутевый. Иди скорее в дом...
— Отстань ты от меня, рабыня,— заорал Гочмурат на мать.— Сама ступай в свой дом...
На крики вышел из юрты Аташир-эфе, сурово посмотрел на старшего внука.
— Рабыней твоя мать была кому-то, но не тебе,— сказал он грозно.— А ты, женщина, уймись. Если из него выйдет капля крови, дух испустит он, что ли?..
Аннабахт метнулась в юрту, схватила кумган с водой, поставила его на огонь, стала собирать чистые тряпки, отыскивая, чем перевязать руку сына...
— Кого побил? — спросил во дворе дед старшего внука.
— Двух мясников. Они давно на меня зубы точили. И вот нарвались...
— Все потому, что власть у мясников захватывают не самые умные, а самые злые,— сказал Аташир-эфе.— В твои годы, Гочмурат мой, я поколачивал главу их рода Атава-Грызуна...
«Ах вон что,— подумал Довлет.— Атав-ага не может до сих пор забыть тумаков нашего дедушки, вот и натравливает своих на род эфе».
— Пас я овец где мы всегда пасем,— начал рассказывать Гочмурат.— Байсахат и Гулназар-Ножовка верхом появились со стороны селения, будто лошадей разминают, стали гоняться один за другим. «Скачите,— думаю я себе,— сколько влезет». Но они стали приближаться. Овцы от их коней шарахаются... «Эй,— крикнул я им,— овцы вас, может, и напугаются, но я не овца. Держитесь-ка подальше отсюда».
— Правильно,— одобрил поступок внука Аташир-эфе.
— Вай, что ты натворил, парень! — вскричала Аннабахт.— Им же только этого и нужно было, чтоб к тебе прицепиться...
— Замолчи, женщина,— оборвал ее свекор.— Раз ты родила его мужчиной, мужчиной он и должен быть.
Довлет обратил внимание, с каким волнением прислушивается к расскажу Гочмурата дочь соседки Айджерен.
— Подскакали они оба. Чуть конями на меня не навалились... «Ничего не скажешь,— ухмыляясь, сказал мне Гулназар-Ножовка,— кривая пастушья палка тебе очень к лицу».— «Эй, чабан, ты хорошо справляешься с этим делом,— закричал Байсахат.— Может, и наших овец пасти станешь? Не пригнать ли нам к тебе свои отары?» Я увидел, чего они добиваются. «Можете,— отвечаю им,— и своих сестер пригнать. Я попасу и их тут, на зеленой травке...»
— Молодец! — возликовал Аташир-эфе.
— Бесстыдник! — закричала Аннабахт.-— Ну сказал там эти бессовестные слова, тут-то зачем их повторять? Вон хотя бы Айджерен постыдился...
Смущенная девушка убежала в свою юрту. Гочмурату стало стыдно, он проводил убегающую Айджерен виноватым взглядом. Но Аташир-эфе был весел, его радовало бесстрашие внука, а во всякие, как иногда говорил, «бабьи хитрости» он вникать не хотел, потому что никогда не считался ни с чем подобным.
— Тогда мясники спешились,— продолжал свой рассказ Гочмурат.— Они привязали своих коней к фисташковому кусту и двинулись на меня. Гулназара-Ножовки я не очень опасался: он зол, как гиена, но не из крепышей. Другое дело Байсахат. Взбежал я на пригорок и жду их...
— Сколько тебя, шельмеца, учить,— проворчал Аташир-эфе.— Видишь, не избежать потасовки — бей первым! Дальше что было?
— Выломали они в фисташковых зарослях себе по палке и с двух сторон подходят... Я все на Байсахата гляжу, а про другого стервеца помню. Попался он на этот крючок. Кинулся на меня, думая, что я его не вижу, а я в сторону отпрыгнул. И получил Гулназар-Ножовка палкой по лбу от своего же дружка...
— Молодец, сынок,— похвалила Аннабахт.
— Дурак,— сказал Аташир-эфе.— Нужно было сразу на Байсахата кидаться, когда отпрыгнул.
— Смешно мне, деда, очень стало. Гулназар завопил, как недорезанная верблюдица...
— Дальше что было?
— Байсахат набросился на меня с палкой. Я подставил свою. Он колотил свирепо, а я только отражал его удары. И смех меня больше разбирал, а он сильнее стервенел от моего смеха...
— Что же смешного, сынок? — спросила Аннабахт.
— Свирепый всегда смешон сильному,— ответил ей Аташир-эфе.
— Но и Байсахат не слаб.
— Злость, если она чрезмерна, крадет силу. Ты правильно поступал, мой Гочмурат, что оставался спокоен в драке. Но надо было валить Байсахата, пока его приспешник не оклемался!
— Он оклемался только для того, чтоб увидеть над собой оскаленную пасть нашего Евбасара. Только он шевельнулся, пес зарычал, и Гулназар-Ножовка опять затих...
— Довлетик, сбегай принеси умной собачке лепешку,— приказала Аннабахт.— А заодно погляди, не нагрелась ли уже вода в кумгане...
Когда Довлет вернулся во двор, мать уже размотала платок, которым была обвязана ладонь Гочмурата, и теперь причитала над его раной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133