.. Другие божились, что драться они идут за веру, что всех шиитов они заставят стать суннитами... Третьи предполагали опять же грабеж, но не для личного обогащения, а чтобы отобрать у иранцев оружие, в первую очередь пушки, которых у туркмен не было. Мол, когда у них появятся пушки, туркмены смогут хорошенько проучить Хиву и Бухару... Однако подобные доводы мало удовлетворяли слушателей, потому говоруны тут же сочиняли новые...
— Эхей! Послушайте-ка, люди, меня,— весело вскричал Сапа-Шорник.— Уж я-то знаю, в чем тут дело. Да!.. Иранский падишах пресытился властью. Преемника он хочет избрать из нас, туркмен. Мы все поедем туда только на смотрины. Готовьтесь, люди, чтобы у вас все блестело от макушки до пяток. Каждый может остановить на себе взор падишаха...
— Уж не ты ли, Сапа, вознамерился стать падишахом? — заорал Ага-Бешеный.— Только учти, я не способен падать пред тобой на колени, у меня ноги плохо гнутся от ревматизма...
Раздался громкий хохот: все знали редкую резвость ног Аги-Бешеного — был он способен и скакуна догнать...
— Тебе, Ага, я дарую особую милость,— балагурил дальше Сапа-Шорник.— Отныне не падай передо мною на колени, а падай ниц...
Взъерепенившийся от очередного поражения извечный соперник Сапы-Шорника в балагурстве Ага-Бешеный уже было собирался ответить чем-то позабористее, но в это время толпе послышались возгласы: «Ораз-хан... Ораз-хан едет... Люди расступились перед правителем, который, въехав толпу, остановил своего коня.
— Над чем так громко смеетесь, почтенные?
— Мы тут спорим, Ораз-хан,— отвечал Сапа-Шорник. Кому ты подаришь иранский трон, мне или Аге-Бешеному?
— Я усажу на него вас обоих,— поддержал шутку хан.
— Э, нет,— заявил Ага-Бешеный.— Вдвоем мы на одном троне не поместимся. У Шорника труд сидячий. У него слишком расплылся его зад...
Новый взрыв хохота привлек к этой группе еще больше народа. Все знали, когда в состязании шутников сходились Сапа-Шорник и Ага-Бешеный, скучно не бывало. Но на этот раз Сапа обманул ожидавших веселья.
— Скажи, Ораз-хан,— спросил он, став серьезным,— и раньше совершались набеги, соберутся, бывало, два-три десятка джигитов и ускачут, а теперь зачем нас так много? Мы подобного еще не видели...
— А видел ты, Сапа, чтобы Гараоглан-хан с такими отборными джигитами приезжал к тебе в гости?
— Нет. Клянусь аллахом, не видел.
— Вот. Потому-то все должны сами догадаться, что на этот раз затевается дело серьезное. Значит, и болтать о нем лишнего не следует.
— Мы видим, Ораз-хан, что дело предстоит нешуточное,— сказал Палат-Меткий.— Но что оно может дать нам?
— Одно могу ответить,— сказал правитель,— может, настанет время, когда и туркмены будут хозяевами своего очага, когда не станет ночных тревог и набегов...
— И для этого нам надо постараться захватить Иран? — спросил Ага-Бешеный, у которого даже сомнения не возникло, под силу ли ему это.
— Нет, храбрый джигит,— тепло отвечал ему правитель Серахса.— Мы не думаем захватывать Иран. В поход мы выступаем под знаменами одного из иранских принцев. Мы союзники с ним в большом деле. Не будь его, не поддержали бы принца наши яшули и я не повел бы вас навстречу битвам...
Довлет сновал по такыру от одной группы людей к другой, жадно вслушивался в разговоры взрослых, словно собирал слова и настроения этих людей себе за пазуху, как самое желанное лакомство. Мальчика одолевали то радость, то сомнения. Во что же превратятся все эти разговоры? Сбудется ли то, что пообещал его народу принц и к чему стремились на совете молла Абдурахман, поэт Молланепес, три хана и многие яшули, или вся эта затея обернется для туркмен новым горем?.. Особенно настраивало Довлета на сомнения смуглое, рябое и постоянно хмурое лицо Палата-Меткого, которого он часто видел в эти в дни в гуще народных сборищ. Мальчик знал, что этот человек вообще редко улыбается. Но в народе он слыл не только очень метким стрелком, способным на скаку с лошади попасть из пистолета за сто шагов в поставленную на ребро монету; люди считали Палата-Меткого еще и мудрым человеком, одним из тех, при ком следует умолкать, когда он начинает говорить...
— Да сопутствует тебе, Ораз-хан, и нам всем удача в задуманном деле,— сказал Палат-Меткий.— Но иранский принц, восставший против своего двоюродного брата, шаха Мухаммеда, не вызывает особого доверия...
— Послушай, дядя Палат,— вступил в разговор Тёч-Гёк,— услышим мы от тебя когда-либо слова: «Вот это мне нравится»?
— У кого ты учился стрельбе, Тёч-Гёк?
— У вас, дядя Палат.
— Так вот, когда твои мысли станут так же метки, как и твои пули, тогда обретешь право вмешиваться в беседу старших.
Горячий молодой военачальник не обиделся на такие слова, наоборот, он даже самодовольно улыбнулся — похвала в меткой стрельбе в его глазах была много выше, чем похвала за умные мысли.
— Тебя приглашали на совет, Палат,— сказал в это время Ораз-хан.
— Я не достиг еще возраста яшули, Ораз-хан. Не мне раскрывать рот, когда говорят старшие,— покосился Палат-Меткий на своего бывшего ученика Тёч-Гёка.— А то, что на совете были молодые, наш поэт Молланепес и молла Абдурахман, так они люди ученые, это не противоречит обычаю...
Довлет сильно покраснел. Выходит, что он, прокравшись за своим дедом на совет, нарушил обычай. Люди говорят: «Кто не чтит обычаев, тот долго не живет...»
— Но спросить о том, что решили на совете, всякий вправе,— продолжал Палат-Меткий.— И я спрашиваю, Ораз-хан, хорошо ли вы подумали о своем народе?
— Думали так, Палат, что наши шапки дымились,— ответил правитель с улыбкой.— Но я не хочу отделываться шуткой, достойный Палат.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133