..
Еще более усугубляла эти печальные обстоятельства неизлечимая болезнь падишаха. Шах Ирана Мухаммед, уже не имея сил да и желания трудиться для блага своих подданных, в то же время не желал выпустить из своих рук прерогатив верховной власти, которая в благословенном Иране была тогда безмежной и безбрежной. Любой из подданных, даже тот, кто обладал правом завтра самому усесться на трон, сегодня мог по одному мановению руки шаха вознестись на виселицу или сложить свою голову на плахе...
О властелины вселенной! О повелители! О владыки! В преддверии возвышения своего порою вы и сами возмущаетесь безграничной властью, какую вкладывает судьба в руки одного человека над себе подобными, но стоит вам достичь того же, как вы уж позабыли свои благородные возмущения и с легкой совестью вершите человеческие судьбы...
Утративший способность воспринимать реалии бытия, снедаемый лишь ложным сознанием своего величия, подвластный только угасающему естеству, прихотям и капризам, шах Мухаммед превратился в конце жизни в трухлявого идола, на которого его приближенные, зная пристрастие шаха ко всему блестящему, раболепно навешивали всевозможные драгоценные безделушки, делая вид, что поклоняются ему и на него молятся, в душе презирая догнивающую развалину...
По повелению шаха из разных стран Европы и остального мира были приглашены искуснейшие врачи, табибы и даже прославившиеся заклинатели и знахари. Все они старались показать, что усердно лечат его, но никто не дерзнул вымолвить слова о близком смертном часе падишаха — это могло стать причиной того, что сам ты не прожил бы и часа...
В предвидении грядущей перемены властелина в Иран со всего света устремились иностранные агенты, представители торговых и промышленных фирм, лазутчики и авантюристы. Шах Мухаммед ненавидел англичан. Как и у отдельных людей, так заведено у целых держав: когда вы с кем-то не ладите, то ищете опоры у других. Поэтому во время правления шаха Мухаммеда в Иране известных успехов добилась русская дипломатия. Но и англичане, совсем недавно потерпевшие поражение в Афганистане, не намеревались в Иране уступать позиции русскому царю. Вскоре они сыскали фигуру, с которой связывали свои колонизаторские устремления. Фигурой этой и был принц Салар, двоюродный брат немощного шаха Мухаммеда, имевший меньше прав взойти на трон, чем их было у его соперников, а потому и вознамерившийся занять трон силой, подняв мятеж...
Примкнувшие к мятежу туркменские ханы видели, что их предводитель жаждет стать в своей стране падишахом, догадывались и о его связях с англичанами, но это не вызывало у них тревоги, ибо, по убеждению ханов, ни с какой стороны не угрожало их интересам. Если победит Салар, у них достаточно сил, чтобы не позволить новому шаху опуститься до неблагодарности. А когда хочешь победить, будешь рад любому союзнику. Привлек же принц Салар на свою сторону их, туркмен, отчего же не принять помощь от англичан?.. Если же принц Салар потерпит поражение, туркмены уйдут в свои степи и будут жить, как жили. Что же, если устоявшее правительство Ирана будет питать к ним злобу за участие в мятеже, оно и до этого не выказывало к туркменским племенам особой любви. Правы оказались мечтатели, молла Абдурахман и его друг, поэт Молланепес, сошлись разные племена туркмен вместе, и нет раздоров ни между рядовыми джигитами, ни промеж ханов и военачальников. Любезны гут, на чужой земле, все туркменские роды и кланы одни с другими, спешат оказывать услуги, часто с уроном для себя, будто и не было меж отдельными племенами никогда пролитой крови. Тот же горячий Тёч-Гёк, к примеру, во время взятия Мешхеда заслонил собой Гараоглан-хана, увидав вскинутый на него каким-то сербазом пистолет. Да, слава аллаху, другой джигит из отряда того же Тёч-Гёка успел отрубить сербазу руки прежде, чем тот нажал курок... Да, быть может, и выйдет что путное из красивой мечты Абдурахмана и Молланепеса об объединении туркмен. Но и принц Салар был несомненно прав, говоря что обособленно туркменам, даже если они все объединятся, не выстоять. Особенно наглядно туркмены усваивали эту истину тут, на огромных просторах Ирана, где могли наблюдать многие явления, каких у туркмен еще не было и в зачатке. Взять тот же Хорасан, эту огромную область Ирана. Власть тут переменилась, а все налоги, подати и пошлины исправно текут из самых отдаленных мест. Правда, раньше они вливались в казну шаха, а теперь питают казну принца Салара. И не будь этого животворного течения, принцу не удалось бы так долго содержать и наращивать свою огромную армию. А указы и воззвания мятежного принца, они ведь тоже творят свое дело, на протяжении одного дня становятся известны в самых глухих уголках Хорасана. А все эти огромные цеха, фабрики и мастерские, где трудятся искуснейшие мастера, ремесленники и подмастерья, они ведь теперь вооружают, одевают и обувают армию принца. Под силу ли одобная задача мастеру Ягмуру, Сапе-Шорнику и другим ремесленникам-одиночкам, проживающим в Серахсе и на Аха-ле? Нет, не под силу. Нет у туркмен ни достаточного числа искусных мастеров и образованных людей, ни промышленности, ни таких размеров, как повидали они в Хорасане, плодородных полей, ни чего-либо другого, способного возместить отсутствие всего названного. На что же тогда надеются молла Абдурахман и поэт Молланепес, твердя о туркменской государственности? Одно слово — мечтатели. И все же сладкое оно, это слово — мечта...
Принц Салар предлагал туркменским ханам и военачальникам занять роскошный дворец одного из крупных чиновников, который бежал из Мешхеда вместе с Хамзой мирзой, но те от столь лестного предложения отказались и поставили свои походные шатры среди палаток своих воинов на огромном пустыре, неподалеку от северных ворот города.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133