— А то, что они обездолили столько человеческих судеб, вам до этого дела нет...
Довлет миновал и этих женщин. Повернув влево, он побежал к озеру. Он уже понял, что совершили его дед и старший брат. Ноги мальчика ослабели, было стыдно смотреть в лица прохожих...
Издали он увидел, как суетились люди — и пешие и конные вокруг оврага у озера.
На дне оврага среди зарослей гребенщика расположились люди в необычной одежде. Женщины и дети плакали, мужчины понуро глядели в землю перед собой. В плач женщин и детей вплетался рев голодного и непоеного скота, которого в овраге было голов двести. По краю оврага гарцевали вооруженные с ног до головы всадники, никого не выпуская.
Среди всадников Довлет сразу узнал Байсахата, он был особенно свиреп с пленниками, и его нагайка чаще других свистела в воздухе, ударяя то взобравшуюся на верх оврага овцу, то слишком громко причитающую пленницу...
— Негодяи! Что с людьми творят,— вдруг раздался громкий голос проезжавшего поблизости верхом на пегой лошадке Санджара-Палвана.
Но охранявшие пленников всадники сделали вид, что не услышали, никто из них не посмел ответить на оскорбление знаменитого борца, который на саблях тоже всегда выходил победителем...
Довлет, увидев Санджара-Палвана, вздрогнул, втянул голову в плечи и не осмелился поздороваться со своим учителем, ибо его угнетал стыд за содеянное близкими...
«Но при чем же здесь я?» — спросил себя мальчик, когда старый богатырь проехал. «Но за каждого из нас, сынок, в ответе весь наш род»,— припомнил он слова своей матери, которые теперь в сознании прозвучали громче и суровее, чем когда Аннабахт их произнесла вслух. Значит, все эти проклятия, которые сейчас выкрикивают на дне оврага обездоленные его родственниками люди, падают и на его голову, с ужасом подумал о себе как о постороннем Довлет. «Я сам себе стал чужим!
Вот что натворили Гочмурат и дедушка»,— сокрушался мальчик, проходя вдоль страшного оврага. Будь у него власть или сила, он бы немедленно разогнал отсюда охранявших добычу аламанщиков, а пленников отпустил по домам. Но ни силы, ни власти у Довлета не было...
И тут мальчик вспомнил: хотя по отцу он родился на свет сыном бега, но по матери он — сын рабыни. Еще молоденькой девушкой Аннабахт была захвачена Аташиром-эфе во время одного из набегов. Это потом ее взял себе в жены сын Аташира Сердар. «Но какое-то время мама моя испытывала такие же терзания, как и эти несчастные»,— подумал мальчик, глядя на рыдающих в овраге женщин и девушек.
Довлет и так очень любил своего отца. Но теперь, над этим страшным оврагом, он проникся еще более глубоким уважением к нему. Отец никогда не занимался аламаном и постоянно ссорился с дедом Довлета за то, что тот принимает участие в разбойных набегах, да еще гордится положением признанного и удачливого предводителя аламанщиков.
Довлет хорошо понимал, что его отец выступил на войну с целью, близкой всем жителям их селения,— положить конец грабительским набегам недобрых соседей. Выступление за народное дело трудное, но благородное. После ухода отца мальчик смело смотрел людям в глаза. И люди относились к нему с почтением.
А дед поступил совсем не так. Теперь Довлета терзала совесть, а люди, которых он больше всего уважал, при виде его либо хмурились, либо отворачивались. Да и сам Довлет, увидев идущего навстречу человека, невольно опускал глаза и стремился либо побыстрее пройти мимо, либо шмыгнуть куда-то в сторону, свернув со своего пути...
Собираясь в поход, его отец рассылал во все стороны гонцов, призывая джигитов на битву за правое дело. Он выехал из дома в ясный день, на виду у всех гордо восседая на своем боевом коне под развевающимся зеленым стягом, провожаемый восхищенными взглядами мальчишек и одобрительными возгласами стариков и женщин...
А его дед и старший брат вместе с другими разбойниками готовились к своему делу тайком от людей и выехали под покровом ночной темноты, скрываясь в оврагах и густых зарослях кустарника. У них не было ни провожающих, ни доброжелателей, которые пожелали бы им доброго пути, успехов и благополучного возвращения. Никто не поинтересовался, куда они едут и когда вернутся. Не встретили их и поздравления с благополучным возвращением...
Довлет угрюмо зашагал к дому Сапарака, в свой дом ему сейчас возвращаться не хотелось. Обычай велит уважать старших, тем более родного деда. А как его уважать, когда Довлет только что своими глазами увидел стольких людей, которые проклинают его деда? Какое-то время он хотел не видеть Аташира-эфе и своего старшего брата...
Гюльсенем встретила Довлета, как всегда, приветливо. Она усадила его на кошму и налила козий чай.
— Вай, Довлет-джан, что-то ты бледный и грустный сегодня. Благополучно ли возвратились дедушка и старший брат?
Мальчик видел, как искренне сочувствует Гюльсенем. Почувствовала она, что упоминание деда и брата для Довлета неприятно, но того требовал от хозяйки дома обычай.
— Да, они вернулись,— промямлил Довлет.
— Мама небось ругает их?
— А толку, что ругает. Они только ухмыляются на ее слова...
— Других можно понять, их богатство ослепляет,— хлопоча у очага, стала рассуждать Гюльсенем.— Но Гочмурату-то, безусому юнцу, на что сдался этот аламан? Ведь он не жадный вовсе. Он из таких, кто и последнюю рубаху может отдать нищему. Я правду говорю, Довлетик?
— Правду. Не жадный он,— грустно ответил мальчик.
— Конечно, он в набег пошел из озорства. Не знает, куда силу девать.
— Уж лучше бы мама отпустила его на войну с отцом,— сказал Довлет с горечью.— Если бы погиб там, так со славой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133