А теперь обещай мне еще вот что: прежде чем предпринять решающий шаг, ты дашь мне знать о своих намерениях.
—- Я бы все равно это сделал и без всякого обещания. Но если тебе так будет спокойнее — вот моя рука.
Губер стремился развлечь приятеля, направить его мысли па что-нибудь другое, чтобы он забыл о своем несчастье, хотя бы немного успокоился и отдохнул; и Конрад сперва был доволен, что друг так охотно пьет пиво. Чтобы задержать Матиаса здесь, Конрад и сам усердно пил, заводя разговор то па одну, то па другую тему и стараясь заинтересовать и увлечь товарища. Это ему удалось. Матиас все больше оживлялся. Кму, видно, и самому хотелось дать своей голове какую-нибудь другую, более легкую и не столь возбуждающую работу.
Но вот Губер забеспокоился, заметив, что Матиас пьет с неестественной, все возрастающей жадностью. Лутц то и дело наполнял свою кружку, ни на минуту не выпуская ее из рук. Он заказывал пиво снова и снова, насильно заставляя приятеля пить вместе с ним,— возбуждение его росло. В конце концов Губер убедился, что его друг дошел до такого состояния, которое уже никак нельзя было назвать просто хорошим расположением духа. Он стал повторять одно и то же, мысли ого путались, словно перестали ему повиноваться. Матиас Лутц был пьян.
— Ну, хватит! — крикнул Губер, отодвигая в сторону пустые бутылки и кружки.— Мы и так сегодня хватили лишнего. Идем домой, Мати!
Но Мати и слышать не хотел.
— Что это тебе вздумалось! Я только-только отогрелся, а ты меня гонишь опять на холод! Горя и забот у меня больше чем надо, дай же мне хоть немножко душу отвести... Дядюшка Петерсон! Еще полдюжины пойла!.. Матиас Лутц — не пьяница, никогда пьяницей не был и в пьяницу превратиться не желает, но раз уж он в кои веки собрался посидеть с закадычным другом и тот сочувствует его беде... то надо, чтобы пива было вдосталь! Дядюшка Петореоп! Петерсон!
И он, не обращая внимания на протесты Губера, шесть раз стукнул каблуком о пол. Конраду пришлось волей-неволей продолжать пить, чтобы не оставлять Матиаса одного. Никакие уговоры не помогали. Губер даже заметил, что в ответ на его увещевания Матиас хмурится и отвечает сердито. Нельзя было раздражать его. Это его еще больше подзадорило бы. А так как по-хорошему тоже ничего нельзя было добиться, то Губер вынужден был допустить, чтобы его друг напился чуть ли не до бесчувствия.
Третий раз в жизни Матиас Лутц находился в таком состоянии. Его опьянение в день свадьбы по сравнению с сегодняшним казалось даже умеренным.
Поздно ночью Губер отвел его домой. Лена отворила им дверь.
Когда муж ввалился в комнату, свеча задрожала в руке молодой женщины, лицо ее побелело как мел. Неподвижно, широко раскрытыми глазами она смотрела на Матиаса. Потом медленно, шаг за шагом отступила в сторону, не произнося ни слова.
Оторопев, Губер поздоровался — он словно видел перед собой незнакомого человека. Неужели это та молодая, здоровая, румяная женщина, которую он несколько педель назад видел такой цветущей? Сколько же ей, наверно, пришлось перенести, если от пес осталась одна тень, бескровная и бестелесная! Глубокое сочувствие овладело Губером. Он шагнул к молодой женщине, пожал ее свободную руку и произнес тепло и умоляюще:
— Не пугайтесь и не сердитесь на нас! Мы с Мати... чуточку хватили через край. Это больше не повторится!
— Понимаю,— тихо ответила Лена.— И я не вправе сердиться... Благодарю вас, Губер, что вы его проводили.
— Да, да, тебе есть за что благодарить Губера! — вскричал Мати, еле выговаривая слова и в поисках опоры хватаясь за столы и стулья.— Он настоящий друг... он друг тебе еще больше, чем мне... Он такой человек, что может черное превратить в белое... Ему веришь больше, чем самому себе... Скажи ему спасибо, скажи спасибо за то, что он для тебя сделал...
Конрад попрощался и ушел. Он видел, что пьяный снова выходит из себя, так что разум нее всего было удалить от него все, что могло бы его взволновать или рассердить.
В этом убедилась и молодая женщина.
Как только за Губером захлопнулась дверь, Лена, подойдя к мужу, смиренно попросила позволения стащить с него башмаки. Матиас разрешил. Не противился он, и когда Лена сняла с него пиджак и жилет, расстегнула ему воротничок и развязала галстук. Постель для него уже была приготовлена на диване — здесь он спал с того дня, когда привез жену домой,— он хотел быть один со своим горем.
Лутц смотрел, как жена молча, покорно и заботливо прислуживает ему, и по лицу его было видно, что он приходит в более мирное настроение. Вдруг он обеими руками обхватил голову Лены, прижал ее к груди, к лицу и целовал, целовал — горячо, страстно...
— Ничего не случилось... все это лишь страшный сон,— прошептал он со слезами на глазах.— Ты моя... моя... моя... и за тобой нет никакой вины! Я счастлив, как и прежде,— у меня самая чистая, честная, красивая жена на свете, и никто не смеет указывать па нее пальцем... Лена, скажи, подтверди мне, поклянись, что все это неправда, что это нелепость, порожденная моим воображением... скажи, что это мой сон, бред, галлюцинация!..
Лена молчала. Она толI,ко смотрела на него затуманенным, жалобным и робким взглядом, нежно отводя с его лба пряди волос.
— Ты молчишь, Лена? — продолжал Матиас. Настроение его вдруг снова резко изменилось.— Ты не отвечаешь, ты ничего не можешь опровергнуть, ты можешь только подтвердить, что все это правда! — крикнул он, отталкивая руку Лены.— Ты можешь только сказать, что я был когда-то счастлив, что ты растоптала мое счастье и мне осталось одно лини» позорное, мучительное воспоминание!.. Прочь с моих «лаз! Оставь меня одного в моем горе!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111