— Ах... господин Лутц! — воскликнула она.— Извините, пожалуйста! Но если вам, может быть, в будущем понадобится помощь — вы ведь знаете, где я живу...
Удар попал в цель и отозвался в душе Матиаса такой болью, что он даже не нашелся чем ответить.
Мамзель Виттельбах взяла господина Оскара Брандта под руку — доказательство того, что они были женихом и невестой,— и пара ео смехом удалилась...
Не будь у Лутца такой жены, как Лена, его дом уже давно постигло бы полное крушение. Все ее усилия и заботы были направлены к тому, чтобы кое-как залатать дыры и пробоины в корпусе тонущего суденышка. Она все же начала работать. Работала она тайком. Она имела для этого полную возможность — ведь муж так редко бывал дома. Она трудилась день и ночь, голодая, борясь со сном и усталостью, лишь бы он был сыт, имел теплый угол и чистую мягкую постель. Теперь Лепа могла искупить свою вину, оплатить свой долг. Эта мысль придавала ей силы, подбадривала ее, оберегала от отчаяния.
Чтобы спасти мужа, Лена решила испытать еще одно, последнее средство.
В часы одиночества, грустно сидя за своей работой, она постепенно пришла к убеждению, что Матиас только тогда сможет оправиться, изменить свою жизнь, выздороветь, если их брак будет расторгнут. Этот человек не мог забыть прошлое — это казалось бесспорным. Лицо жены, ее присутствие снова и снова напоминало Матиасу о его несчастье, как некогда напоминал о нем ребенок, спящий в колыбели. Лутц, несомненно, любил жену, но любовь его не была настолько сильна, чтобы оы забыл и простил ей все, а самолюбие было слишком велико, чтобы рана его могла зажить. А если этот человек будет далек от всего, что сейчас волнует его душу, заставляя думать о прошлом, если он будет свободен от всяких уз, если у него опять будет право выбора, тогда, может быть, он снова выйдет на верную дорогу.
Во всяком случае, испробовать это средство можно, его нужно испробовать. Лена считала, что ее долг — до последнего своего вздоха делать все возможное для спасения Матиаса — ведь из-за нее он и погибает...
День, когда она решила предложить мужу расстаться, начался грустно.
Матиас пришел из города с двумя незнакомыми мужчинами. Он закрыл дверь во вторую комнату, сказав находившейся там Лене, что у него будет деловой разговор с этими людьми,— пусть, мол, она им но мешаот.
Вскоре Лена сквозь дверь услышала, что это за деловой разговор. Матиас продавал свою мебель. Речь шла о шкафе и комоде. Это были две самые крупные вещи из той дорогой и красивой обстановки, над которой Лутц так неутомимо, с таким старанием и любовью, трудился перед свадьбой. А теперь он хотел за бесценок сбыть жадным перекупщикам эти вещи — память о минувших счастливых днях, гордость своего дома, творение искусных рук, а вырученные гроши снести в кабак за водку...
Сердце у Лены сжалось точно в тисках. Она открыла дверь и позвала мужа. Матиас вошел нахмуренный. Он был явно рассержен тем, что ему помешали. По его красному лицу и мутным глазам было видно, что он нетрезв.
— Мати, ты продаешь свою мебель? — мягко, умоляюще сказала Лена.
— Да.
— Тебе нужны деньги? Я могу дать тебе денег.
— Ты, Лена?
— Да. Вот три рубля. Не продавай шкаф и комод, это тебе будет в убыток.
Лутц полуудивленно, полусердито посмотрел на руку, протягивавшую ему деньги.
— Ты бережливая хозяйка,— заметил он, опуская глаза.— Но мне... трех рублей мало, а ты останешься совсем без денег.
— У меня есть еще немного.
— Все равно. Твоих денег я не возьму. Не вмешивайся в мои дела. Ты ведь знаешь, что я хочу переехать в другой город. Не потащу же я с собой мебель. Там сделаю себе новую. А эти люди дают хорошую цену.
Он вышел. События развивались с роковой неизбежностью. Через несколько минут сделка была заключена, а через четверть часа только пустые углы комнаты да блестящие четырехугольники на полу показывали, где стояли искусные изделия Матиаса Лутца, в которых, казалось, каждый уголок, каждая дощечка, каждый завиток резьбы таили в себе луч светлого счастья, некогда вложенный в них молодым мастером.
Матиас, взяв деньги, собрался тотчас уйти. Лена задержала его.
— Минуточку, Мати!
Он нехотя, с хмурым видом шагнул от дверей обратно. Он уже почувствовал или, вернее, боялся, что почувствует на своей шее ту ненавистную всем пропойцам узду, которую налагает на них рука жены.
— Что такое? Говори, да покороче!
— Я и скажу все в нескольких словах, Мати, но ты сядь сюда на несколько минут, постарайся выслушать спокойно, по-хорошему и попять меня.
Голос ее звучал так проникновенно и умоляюще, что муж послушался и с легким вздохом опустился па стул.
И Лена стала ему объяснять и обосновывать свою мысль. Горячо, от всего сердца уверяла она его, внушала ему, что им обоим необходимо начать новую жизнь и что это возможно лишь в том случае, если они расстанутся. Лена снова признавала свою вину перед ним, даже старалась ее преувеличить и доказывала, что муж имеет полное право, прямо-таки обязан порвать с женой, совершившей такой тяжкий проступок.
— Мати,— закончила она,— я бы хотела, чтобы мы завтра же пошли к пастору и сообщили ему о пашем намерении. Даже до того, как консистория вынесет решение, в ближайшие же дни каждый из нас мог бы пойти своей дорогой. Это необходимо, Мати... неужели ты сам не чувствуешь, насколько это необходимо?
Матиас слушал, опустив голову на грудь. Потом посмотрел на жену долгим грустным взглядом.
— Ты хочешь от меля избавиться, Лена?
— Не я, Мати, не я... не ради меня...
— Оставь, Лена! Я тебя понимаю! И ты права. Я тебе уже не муж. Я вообще уже не человек, я тряпка, рвань.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111