Или он находил в Лепе что-то такое? чего другие не замечали?
Как бы то ни было, подозрения Берты с каждым днем усиливались. Основания, правда, были ничтожные. Какой-нибудь перехваченный за обеденным столом взгляд, какое-нибудь случайно оброненное теплое слово или невольный румянец. Разве можно было считать доказатель-? ством то, что вчера вечером, как заметила Берта, они внизу, в передней, обменялись несколькими пустячными словами и улыбнулись друг другу? Или то, что в прошлое воскресенье, когда Лепа возвращалась из церкви, они, по-видимому случайно, встретились на углу улицы Ратаскаэву и вместе — Берта увидела это с балкона — подошли к дому? Но на весах ревности пушинка превращается в свинцовый ком. Ревнивый взгляд в каждой тени видит призрак, для ревнивого слуха любое слово звучит вероломством и изменой.
Через несколько дней после избиения крестьян из Ания между Бертой и Матиасом произошел маленький спор по поводу Лены; теперь же, когда Берта это вспоминала, он казался ей особенно значительным. Берта тогда выразила удивление — как это молодой девушке не стыдно было являться в мастерскую, где лежали полуодетые мужчины, и как это у молодой девушки оказалось «сердце мясника»: она смогла смотреть на их окровавленные тела. Этим упреком по адресу Лены мамзель Виттельбах хотела, разумеется, показать жениху, насколько изысканны ее собственные чувства, насколько утонченна ее психика, облагороженная высшей культурой и образованием. Одновременно под влиянием зарождающейся ревности она стремилась бросить тень на Лену, подчеркнуть ее грубость и невежество. Но слова невесты произвели на Матиаса противоположное впечатление.
— Стыдно? — переспросил он.— Стыдно помогать другим в беде?
— Женщине в таких случаях, конечно, должно быть стыдно,— заявила Берта.
— А меня растрогало то, что она поборола стыд; меня тронула решимость и самообладание этой юной слабой девушки: она промывала и перевязывала кровавые раны, на которые ни я, ни крепыш Губер не могли смотреть без содрогания.
— Дело вкуса! — бросила Берта, презрительно пожав плечами.
— Это не дело вкуса, а дело чувства,— довольно резко возразил Матиас— Так, по крайней мере, мне подсказывают чувства. Да и Лена, хоть у нее и «сердце мясника», способна глубоко чувствовать; это видно было по тому, как волновали ее страдания больных. Чувство и привело ее к этим людям.
Вспоминая теперь эти слова, мамзель Виттельбах видела в них доказательство того, что ей грозит опасность потерять Матиаса, во всяком случае — потерять его сердце. Его привлекает не только молодость, красота, обаяние Бертиной соперницы, но и самое существо ее, ее нравственные качества, ее душевный склад. Что может быть опаснее такого влечения!
До сегодняшнего дня Берта ни перед кем не обнаруживала свою ревность, не заикалась о ней и Матиасу. Мамаша была права, полагая, что гордость, самолюбие и большое самомнение Берты закрывают ой глаза. Для разумного человека дочь мастера Виттельбаха все же значила больше, чем какая нибудь деревенская девчонка со всей ее молодостью, красотой и привлекательностью; а мамзель Виттольбах все еще считала Матиаса Лутца «разумным» человеком. Она, как и ое родители, знала, что он честолюбии, стремится пробить себе дорогу в жизни, добивается чести, власти, боиггетва. Матиасу Лутцу может нравиться эта нищая девчонка, он даже может ею увлечься, рассуждала Берта, но не такой же он глупец, чтобы связать себя с Леной на всю жизнь и бросить все, к чему так страстно тянется его душа. Это было бы неестественно, по крайней мере для такого человека, как Матиас. И это было бы бесчестно, а Матиас честен. Он никогда еще не изменял своему слову, кому бы оно ни было дано,— так неужели он нарушит клятву, которую дал невесте?
Так утешала себя Берта. Но это было плохим утешением. Какая же невеста, любящая невеста примирится с тем, чтобы сердце ее жениха похитила другая, пусть даже это — преходящее, мимолетное увлечение? А здесь такая опасность налицо, пока эта подозрительная девица в их домели... вообще в этом городе. Да... в городе... даже это сулило опасность. Было бы во всех отношениях лучше, безопаснее, приятнее, если бы она вернулась в деревню,.. В деревню, где ее страстно ждет барон...
А полиция какая бестолковая — до сих пор не может ее разыскать!.. По как же ее найдет полиция, если никто и понятия не имеет, где девушка скрывается? Вот бы кто-нибудь надоумил полицейских, где прячется эта пташка... Если бы кто-нибудь это сделал! Но кто?.. Кто?..
Берта Виттельбах вскакивает со стула и быстрыми шагами ходит по комнате. Па ее до белизны напудренном лице выступают красные пятна, худая грудь учащенно дышит. Но вот ее длинная, худая белая рука тянется к письменному столу за пером, бумагой, чернилами... Берта опускается на стул и быстро-быстро пишет.
Не простое и не легкое письмо пишет, видимо, мамзель Берта: то и дело зачеркивает слова, отбрасывает написанное, рвет листок за листком — и так несколько раз. Письмо это, видимо, нехорошее,— лицо Берты, когда делается некрасивым. И совсем >же безобразная усмешка играет на ее узких губах, когда она наконец сует готовое письмо в конверт и шепчет про себя:
— Посмотрим, кто победит!
13 ПОЛИЦИЯ
— Господин мастер, вас просят наверх.
— Кто просит?
— Квартальный пришел.
Мастер Виттельбах быстро взглянул на Лийзу. Эта девушка, рослая и сильная, как мужчина, настоящий Самсон в юбке, сейчас вся дрожит, ее испуганное лицо бледнеет, напоминает вялую брюкву.
— Что ему надо? — спросил Виттельбах.
— Не знаю, мне велели позвать господина мастера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111