Солнце окрашивает его в зловещий бурый цвет, чтобы оно еще резче бросалось в глаза горожанам, чтобы крепко им запомнилось, чтобы тот, у кого в груди бьется
берг из Терасемяэ (44 л.), Тоомас Куускман из Курнекерну (32 г.), Нигулас Лооберг из Эммапалу (48 л.), Сийм Маазикамяэ из Суу-рару (27 л.), Юри Лепп из Креэси (44 г.), Сийм Куускман из Лепику (? л.), Тыну Муракас из Китсесилъма, корчмарь (36 л.) и Тоомас Эварт из корчмы Авере (? л.). (Примеч. автора.)
человеческое сердце, до самой могилы не забыл этого пятна...
Когда крестьян погнали по Нарвскому шоссе, Матиас Лутц и Конрад Губер, не сговариваясь, двинулись за ними следом. Они хотели видеть, что же будет дальше, до чего может дойти в своей ярости и кровожадности человек-зверь, который сегодня, выпущенный на волю, праздновал здесь свою победу.
Матиас, кроме того, искал отца — к концу кровавого зрелища он потерял старика из виду.
Среди солдат, которые гнали, толкали и тащили раненых, многие успели изрядно отведать водки и были совсем пьяны. Но опьяняет не только вино — пьянит и кровь. Горячая, красная, струей текущая кровь пробуждает в человеке дикого зверя, как и алкоголь. Поэтому лишь у немногих звучал в душе голос, говоривший им: эти несчастные — тоже люди, они ощущают боль так же, как и ты, будь к ним милосерден. Те немногие, кому внутренний голос это говорил, поддерживали раненых под руки, шли с ними медленно и осторожно, часто останавливаясь, чтобы те могли отдохнуть, перевести дух, пожаловаться на боль, хотя бы свободно постонать и поохать... Другие же, одурманенные кровью и алкоголем, тешились тем, что били ногами упавших на землю, приумножали их мучения, до краев переполняя меру их страданий.
Не раз экспансивный немец, видя это, хотел наброситься на истязателей. Но Матиас Лутц благоразумно удерживал его. К чему еще одна жертва! У солдат за плечами ружья — стальной штык или свинцовая пуля беспощадно сразят всякого, кто нападет на конвоиров. Единственной целью Матиаса было найти отца. Но того, по-видимому, увели одним из первых: Матиас и Губер достигли уже конца Нарвской улицы, а старика так и не увидели.
По дороге крестьяне пытались объяснить солдатам, ни слова не понимавшим по-эстонски, что у всех, мол, остались в городе лошади, без них ведь и домой не добраться; крестьяне слезно молили — пусть им позволят забрать лошадей с постоялого двора. На их просьбы солдаты не обращали никакого внимания. По ту сторону Кадриорга, где море плещет у самой дороги, жестокие конвоиры остановились. Людей, которые двигались только потому, что их поддерживали или подталкивали, здесь просто бросили па шоссе. Пусть их подбирает кто хочет. Солдаты повернули обратно, к городу, погрозив кулаками отпущенным на свободу узникам, чтобы те не вздумали возвращаться.
Здесь у обочины шоссе возник целый лагерь раненых. Более слабые со стонами, как подкошенные, повалились на землю. У многих по щекам невольно катились слезы. Иные прислонились к ограде и апатично глядели себе под ноги. Два-три человека остались там, где их бросили,— посреди дороги в пыли. Никто не произносит ни слова. Разве только глянут друг па друга бессмысленным, мертвым взглядом.
Матиас ищет отца. II наконец находит. Як Лутс лежит у дороги, опершись грудью о больтгтой камень. Он ничего но видит и не сльпиит, только тихонько стонет. Невдалеке от него, обхватив голову руками, лежит еще какой-то крестьянин, глаза его словно вот-вот выскочат из орбит.
— Губер, беги в город за извозчиком!
— Ты хочешь его отвезти к себе?
— Да. Нельзя же его пускать такого в дальнюю дорогу.
Губер убегает.
— Отец...— говорит Матиас и кладет ему руку на плечо.
И к медленно, с трудом поднимает голову. Он долго смотрит на Матиаса; наконец узнает его. Как будто еле уловимый луч скользит по его лицу.
— Я отвезу тебя к себе, промою и перевяжу твои раны,— продолжает сын.
Як силится ответить, но с губ его срывается лишь неясный дрожащий стон. Вместо ответа старик увереннее смотрит на Матиаса, и его тусклые, безжизненные глаза наполняются слезами. Кажется, будто этот взгляд, и скорбный и счастливый, говорит: «Слава богу, нашелся все же человек, который не сделает мне зла!»
Губер вскоре возвращается с пароконным извозчиком.
Матиас своими сильными руками помогает отцу встать на ноги и ведет его к экипажу; в эту минуту взгляд Яка падает на человека, лежащего на земле.
— Майт,— говорит он,— забери Микка тоже! Его били больше, чем меня... и мы пришли вместе...
Конрад Губер, хоть и не знает по-эстопски ни слова, понимает, что говорит Матиасу отец.
— Верный товарищ твой старик! — восклицает Губер, обхватывает обеими руками лежащего ничком крестьянина, поднимает его и усаживает в экипаж, а Матиас помогает отцу.
Чтобы не доставлять раненым новых страданий, они едут шагом; Матиас не докучает отцу расспросами. Его спутника Матиас узнает. Это хозяин усадьбы Раудоя — Микк Ялакас из волости Ания. Матиас помнит его лицо и заметил его еще на Вышгороде.
Остальные мужики лежат и стонут у обочины шоссе. Потом начинают понемногу двигаться к городу. Собственно движением это назвать трудно. Они ковыляют, тащатся, ползут. И вдруг они не вместе, даже не кучками,— они боятся, а поодиночке: один — и далеко — позади — другой. Они не рискуют идти за своими лошадьми по более широким, оживленным улицам, а пробираются к постоялому двору, как воры, глухими переулками, прячась за углами и заборами. И эти люди с кровоточащими спинами в тот же день пускаются в дальнюю дорогу.
Проехать тридцать пять верст с такими ранами, терпеть мучительную тряску, лежать всю дорогу в телеге ничком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111