Застигнутая врасплох этим окриком, Тийна прежде всего схватилась за очки и поспешно их сняла. У нее была маленькая слабость — она хотела казаться моложе своих почтенных лет и стыдилась признаться, что уже не может читать без очков. В те блаженные времена только очень старые люди носили очки; если же кому-нибудь приходилось пользоваться ими в более раннем возрасте, то о таком человеке с сожалением говорили, что он, мол, подслеповат. Прослыть подслеповатым — какой позор! А тем более если ты принадлежишь к прекрасному полу и еще не замужем! Матиас, известив Тийну о приходе гостьи и проводив приезжую девушку до дверей кухни, спустился вниз, в мастерскую,— он хотел написать Берте пространный ответ на ее последнее письмо.
В мастерской не было ни души. Все работники, до самого последнего мальчишки-ученика, пользуясь свободным воскресным днем, отправились наслаждаться летними развлечениями. Просторное главное помещение мастерской было тщательно прибрано, стружки и опилки выметены, инструменты аккуратно разложены на верстаках или развешаны по стенам, а незаконченные работы и материал сдвинуты в угол. На окнах длинными рядами выстроились большие и маленькие бутылочки и баночки с клеем; на полу пестрели пятна от красок, лаков, политуры и травильных кислот. Под потолком, на жердях, и в соседней меньшей комнате сушились доски из всевозможных сортов дерева и высокие штабеля других материалов.
Рядом с большой мастерской, по другую сторону, было еще одно помещение — тесная комнатка, в которой спал старший подмастерье Брандт; днем же ею могли пользоваться и другие подмастерья. Здесь Матиас держал свои книги и письменные принадлежности; здесь он и принялся сочинять письмо к невесте: господина Брандта, к счастью, тоже не было дома.
Не успел Матиас написать и половину своего длинного послания, как ему помешали.
Кухарка Тийна появилась в дверях мастерской, вся пылая от волнения, с вытаращенными глазами и сжатыми руками. Она, по-видимому, была вне себя.
— Господин Лутц! Господин Лутц! — закричала она через всю мастерскую.— Господин Лутц, вы дома?
Матиас откликнулся из каморки: он здесь. Старая дева показалась на пороге, и лицо у ней было такое, как будто она только что видела самого нечистого.
— Будьте настолько добры, зайдите к нам в комнату,- начала она, поднимая руку и снова ее роняя.— До зарезу нужен ваш совет и помощь.
—- Ну, ну, что там у вас стряслось? Кухню подожгли, что ли?
— Ох нет, куда хуже! И как такие дела вообще могут на белом свете твориться! Нет у людей ни стыда, ни совести, бога они не боятся!.. Уж она вам все сама расскажет!
— Она? Кто это — она?
— Да Лена! Та бедняжка, что вы на улице встретили и ко мне привели.
— Твоя родственница?
— Ну да.
— А что ж она должна мне рассказать?
— Идите, сами послушайте! Вы и вообразить себе не можете, сколько есть зла на свете!.. Только вы один и могли бы помочь и ей и мне, потому-то я сразу и побежала вас просить.
Такому решительному натиску Матиас не смог дольше противостять; он сунул педописанпое письмо во внутренний карман, заткпул чернильницу пробкой и пошел вслед за старой Тийиой в комнату служанок.
Горничная Лийза в своем воскресном платье сидела рядом с гостьей, как видно увлекшись беседой и совсем позабыв, что собралась идти в город. Пришелица уже сняла жакет и платок. Она утирала слезы, когда Матиас с Тийной вошли в комнату. Девушка слегка вздрогнула, подавшись назад, и густой румянец залил ее щеки.
Тийна тотчас раздобыла для господина подмастерья стул и смахнула с него пыль передником, прежде чем предложить уважаемому гостю сесть. Матиас пользовался неограниченным доверием у всех обитателей дома, за исключением, конечно, Оскара Браидта, а в последнее время — и мадам Виттельбах. Ему доверяли, зная его прямой, открытый, простодушный характер, в котором было так же мало заносчивости и спеси, как и приниженности и подобострастия. Что-либо пообещав, он твердо держал слово и помогал каждому, как мог. Не будучи ни чванным, ни строгим, он завоевал среди учеников и рабочих большее уважение и авторитет, чем другие подмастерья; и делами и людьми в мастерской больше управлял Матиас Лутц, чем Оскар Брандт, и при этом никому не навязывался в начальники, а всем был другом.
Усевшись против гостьи и взглянув на нее, Матиас признался себе, что ему едва ли случалось когда-либо видеть такое милое, привлекательное девичье лицо. Не будь у нее такой развитой фигуры, по лицу можно было бы принять ее за девочку. Это впечатление создавали ее глаза и губы. Таким открытым, прозрачным, доверчивым, ясным взглядом смотрят на людей дети; и такой же пухленький, похожий на распускающийся цветок, такой же наивный и простодушный ротик бывает у ребенка, которого еще не коснулись ни житейские горести, ни зло мирское. А лицо, на котором цвели эти глаза и губы, было, что называется, кровь с молоком.
— Вы только подумайте, господин Лутц! Это дитя бежало в город, чтобы здесь спрятаться... бежало от родной матери! Это самое дитя, что сидит здесь, перед вами, младшая дочь моего покойного брата!
В таком торжественном проповедническом тоне начала старая Тийна свое повествование; пафос появлялся в ее речи всякий раз, когда какое-нибудь ужасающее событие в этом грешном мире потрясало ее благочестивое сердце. Рассказывая, она поглядывала то на одного, то на другого слушателя, и в ее выпученных глазах отражались испуг, отвращение и гнев праведницы.
— А почему она убежала, почему ищет пристанища? — продолжала Тийна.— Почему она пошла за шестьдесят верст ко мне, к своей тетке, которую и видела-то всего один раз в жизни,— это было шесть лет назад, когда я ездила на троицу в деревню,— почему она пришла ко мне и просит ее приютить и спрятать?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111