Удар, нанесенный ему убийцей, несомненно мог бы оказаться смертельным, если бы сила его не была смягчена фетровой шляпой. У господина барона пробита черепная кость, к счастью не сильно и не в очень опасном месте. Четыре самых опытных врача ежедневно посещают его и по очереди дежурят у его постели; в то же время из Тарту по телеграфу вызваны к высокочтимому больному два профессора медицины, которые в настоящее время, вероятно, уже прибыли в Таллин».
Вслед за этим сообщением в газете была помещена статья, написанная в духе некролога и горячо восхвалявшая барона Адальберта Ризенталя — «достойную глубокого сочувствия жертву наглого и гнусного злодейства». В этой статье превозносилась неутомимая самоотверженная деятельность барона в земском самоуправлении и на многочисленных почетных должностях, его прямота, благородство, возвышенный образ мыслей, проявлявшиеся в общении с людьми своего круга, его отеческая доброта и заботливость по отношению к простолюдинам, особенно к своим слугам и крестьянам. Барона восхваляли как примерного отца, верного мужа, надежного друга. Невозместимую утрату понесло бы общество и отечество, если бы всемогущий призвал к себе этого благочестивого, безупречно чистого нравственно, сильного духом гражданина нашего государства и благороднейшего друга человечества...
Молодой Ризенталь, которого словно чу.цо господне спасло от убийственного оружия дерзкого злоумышленника, также упоминался в статье в самых лестных выражениях. И как человек и как общественный деятель он в своих добродетелях нисколько не уступает отцу. Уже сейчас, в годы цветущей молодости, барон Готхард Ризенталь широко известен и всеми уважаем как энергичный земледелец и великодушный друг народа. Божья десница сохранила ему жизнь на радость его любящей семье, молодой счастливой супруге, его преданным крестьянам, и за это мы должны неустанно благодарить отца небесного...
В конце автор статьи, возвращаясь снова к гнусному преступнику, с глубоким прискорбием указывал, как беспрерывно падает моральный уровень простого народа, как развиваются в нем леность, грубость, тяга к насилию, склонность ко всевозможным преступлениям. Парод употребляет во зло дарованную ему свободу, забывает бога, перестает почитать начальников своих. Описываемое происшествие — увы! — также является ярким свидетельством того, что народ еще не созрел для свободы; вместе с тем этот случай показывает, что национальный характер эстонца отнюдь не относится к числу наилучших.
И так далее, в том же роде.
Не прошло и недели, как Лютерова газета, «воздавая от всего сердца благодарение богу», сообщала читателям отрадную весть о том, что барон Адальберт фон Ризенталь, по единодушному заключению врачей, находится вне опасности. Через несколько недель престарелый страдалец, вероятно, сможет с радостью вернуться в среду здоровых людей...
О преступнике газета ничего сообщить не могла.
А он в это время лечился без врачей и профессоров. У пего не было денег, чтобы позвать доктора, да он и не осмеливался это сделать.
Он должен был благодарить судьбу, что полиция дала ему возможность несколько дней болеть спокойно.
Когда в ту роковую ночь Матиас Лутц, зажимая рапу рукой, чтобы предательская кровь так сильно не капана на землю, чуть ли не ползком добрался домой, у него хватило силы только запереть за собой входную дверь, и открыть дверь в квартиру. Потом он, крикнув: «Лена, вытри кровь на полу в прихожей, не то полиция нагрянет!» — упал без сознания у ее ног.
Когда он снова открыл глаза, уже светало. Он лежал на постели в одном белье, рана его была перевязана.
В лицо ему глядели чьи-то глаза, полные отчаяния, на лбу лежала рука, холодная как лед. Первое, что он услышал, было восклицание, вырвавшееся, казалось, из самой глубины сердца:
— Мати, ты жив!
Мати сперва удивился. А почему бы ему не быть живым? Но вот события этой ночи мгновенно всплыли в его памяти, словно с них сорвали темную пелену,— и он сам удивился, что еще жив. Он помнил, как текла кровь, как во время бегства силы покидали его с каждым шагом. Значит, у него где-то глубокая рана. Он пошевельнулся — ага, вот она! Подами» болезненный стон, Матиас закрыл глаза, но тут же в испуге встрепенулся.
— Лепа, ты смыла кровь в прихожей и на лестнице?
— Да, Мати.
— Никто тебя при &том не видел? •— Никто.
— И ты никому ничего обо мне не говорила? Не звала на помощь?
— Нет. Я не решалась — ты ведь упомянул о полиции.
Матиас посмотрел на спою рассудительную жену благодарным взглядом. У зтой женщины был, по-видимому, природный дар любое дело направлять па добро.
— Спасибо, Лена, так и надо было! И впредь тоже молчи, если будут спрашивать,— все скрывай, не пускай к нам никого... Мое дело еще не кончено — все сорвалось, так глупо сорвалось!
Лена ни о чем не спрашивала, но в ее глазах, полных страха, был молчаливый вопрос.
— Ты все узнаешь, Лена, но не сейчас. Дай мне отдохнуть, я так устал.
— Тебе больно, Мати?
— Нет, я чувствую только усталость.
И его веки сомкнулись. Он лежал на постели как мертвец, и лице его не было пи кропи и ки. Только грудь слабо поднималась и опускалась, пока н.тпая, что жизнь в нем теплится.
Часа через два он вдруг очнулся от забытья. Его, по-видимому, встревожила какая-то мысль. Жену он увидел по-прежнему сидящей у его кровати.
— Лена, ты нашла мою палку?
— Да.
— Слава богу!.. Где она?
— Набалдашник был в крови... я спрятала ее.
Раненый заметил, что Лена вся дрожит, но пытается это скрыть.
— Сожги палку в печке! Сейчас же! А все, что останется в золе от набалдашника, выбрось куда-нибудь на улицу, подальше!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111