Сопротивляться бесполезно — меня ведь могут и связать; кричать тоже не стоит — в доме ни души, а на улице мне завяжут рот. К тому же старшина имеет законное право отвезти меня в деревню как арестованную и, если нужно будет, потребовать для этого помощи полиции.
Потом барон стал говорить о том, какой позор я должна буду вынести, если меня повезут как арестантку и водворят в волость. Там меня ждет тяжелая, грязная крестьянская работа, так как на более легкой он меня не оставит.
Все это, по его словам, он делает неохотно — он совсем не такой злой и жестокий, как я думаю. Но он не может поступить иначе, если я не буду принадлежать ему. Потому что он любит меня. Он не в силах совладать со страстью, пылающей в его сердце. Он поклялся себе завоевать меня, все равно каким путем. Свою невесту он не любит. Он посватался к ней по настоянию родителей, отчасти же ради ее богатства. Будь я из более высокого сословия, он, ни минуты не раздумывая, повел бы меня к алтарю. При этом он говорил мягко и жалобно, просил меня понять, что творится в его душе. Как могу я быть такой холодной, и суровой, и безжалостной? Я же вижу, как он страдает. Любовь его — это болезнь, но исцелиться от нее он не в состоянии, он уже пытался...
Потом начал клясться, давать всякие обещания, утешать. У него, говорил он, уже готово письмо, которым он разрешает мне на всю жизнь остаться вне пределов волости. Он показал мне это письмо, прочел его вслух. Я сейчас же могу стать вольным человеком, стоит мне только захотеть. Он потом никогда больше не будет меня беспокоить. Затем заговорил о подарках. Он, мол, даст мне такое приданое, что я в любом случае смогу выйти замуж. Я ничего не теряю, ровно ничего. Все останется в тайне, все будет как прежде. Неужели я настолько неразумна, что не могу сделать правильный выбор! В деревне меня ждет тяжелая работа, грубая одежда, скудная еда, убогое жилье; город же сулит мне все, чего может требовать образованный человек. Мне, право, стоит немножко обо всем этом подумать...
И я стала думать, Мати. Не было ни малейших сомнений в том, что он хитро заманил меня в ловушку, что я у него в плену, что он может осуществить свои угрозы. Неоткуда было ждать помощи. В деревню я не хотела возвращаться ни свободной, ни арестованной. Деревня меня пугала. Я привыкла к более легкой жизни, чистой работе, полюбила город. Но это все не так важно. Главное — это была моя любовь к тебе, Мати. Мне нестерпимо больно было думать, что я могу совсем потерять тебя из виду. Я не смела связывать с тобой никаких надежд. Я ведь не знала о том, что ты накануне отъезда в деревню окончательно порвал с Бертой. И в своем первом письме ты ничего об этом не говорил. А твое второе письмо пришло слишком поздно, слишком поздно. Именно сознание, что ты для меня потеряй, что мы далеки друг от друга, и заставило меня решиться. О себе я думала так, Мати: «Ты бедная девушка, живешь одна, своим трудом! Ни перед кем ты не в отчете, нет у тебя никаких обязательств, никому ты не обещала беречь свою чистоту и невинность. Тот, для кого ты все это могла бы хранить, ради кого ты была бы готова с ножом в руках защищать свою честь,— тот человек принадлежит другой, он для тебя недосягаем. Он, правда, смотрит на тебя ласково, но его связывают с другой настолько прочные узы, что ты их порвать не в силах. А без него тебе все безразлично. Твой грех не помешает тебе жить вблизи этого человека, хоть изредка его видеть. Твой грех только и позволит тебе это...»
Сопротивление мое ослабевало. А соблазнитель продолжал мучить меня, пока я не стала как полумертвая, принуждал меня пить, пока я не потеряла способность ясно соображать. У меня было такое чувство, будто вся я оцепенела, все во мне угасло и застыло. У меня только хватило еще силы и разума взять у него свою вольную, унести ее и спрятать... и я погибла.
Матиас Лутц поднялся с места. Лицо, смотревшее сейчас на несчастную женщину, было лицом мертвеца. Жизнь теплилась только в глазах; веки стали кроваво-красными. Всякий, кто встретился бы сейчас взглядом с этим человеком, в страхе отпрянул бы. Из глаз его глядел голодный, жаждущий крови хищник, с пеной у рта подстерегающий добычу.
Матиас не произнес пи слова. Он опустился па стул, как бы готовясь снова слушать.
— Он прожил у нас неделю,— продолжала Лена слабым голосом.— Вскоре после его отъезда я получила из полиции официальный вид на жительство, причем письмо барона мне не пришлось никуда предъявлять. Я думаю, это свидетельство и без того должно было вот-вот прийти, барон это знал — но я не знала. Моя жертва оказалась напрасной. Он обманул меня.
Потом пришло твое второе письмо, Мати. Ты признавался мне в своих чувствах, просил моей руки; я узнала, что ты порвал со своей невестой. Разве можно выразить словами, что я тогда переживала! Несколько дней я была как помешанная, у меня мелькала мысль наложить на себя руки... Прошло немало времени, пока я смогла тебе ответить. Ты знаешь, каков был этот ответ. О, если бы ты не требовал ничего большего!
Я твердо решила отвергнуть твое предложение. Я была недостойна даже того, чтобы ты смотрел на меня. Я не могла, не хотела обмануть твое доверие... Тут пришло твое третье письмо. Ты просил меня о встрече. Целый день, целую ночь боролась я с собой — исполнить твою просьбу или отказать? Победило мое страстное желание видеть тебя. Я утешала и подбадривала себя тем, что мое решение непоколебимо. Не знала я, насколько я слаба. Увидев тебя таким грустным, таким подавленным, я не смогла сдержаться, сострадание и эгоизм оказались сильнее рассудка... я забыла о своей вине и совершила новое преступление.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111