Этот человек бегло говорил по-эстонски и был хорошо знаком с сельскими условиями. Советнику фон Швебсу как единственному подходящему лицу в данном случае и поручили руководить разбирательством дела крестьян из Аиия. Он должен был тем лучше справиться со своей задачей, что отличался суровостью, жестокостью, самоуверенностью и служебным рвением. Среди чиновников его знали как заносчивого и властолюбивого карьериста.
И человек этот действительно блестяще, с точки зрения помещиков, выполнил свою задачу.
Мужики, получив от старшины приказ — всем явиться на Вышгород, живо разыскали земляков и отправились к замку. Крестьяне, побывавшие у полковника Грессера, рассказывали, что полковник под конец сказал им так: «Если вам придется туго, пришлите кого-нибудь ко мне с весточкой». Добряк и не подозревал, что этим людям вскоре придется так туго, что они не смогут даже послать кого-нибудь за помощью.
На Вышгороде крестьян оставили во дворе замка; здесь они прождали два часа. Затем их вызвали в канцелярию губернатора, перед дверью которой стоял солдат с ружьем. Когда все вошли, дверь заперли на ключ. За длинным столом сидело шесть или семь господ, в том числе вице-губернатор Розен, советник фон Швебс и барон из поместья Ания — Унгерп-Штернберг,— он и позже присутствовал при избиении своих крестьян на Русском рынке.
Господин фон Швебс, руководивший допросом, несколько минут молча разглядывал мужиков, потом вдруг загремел:
— Вы бунтовщики! Самовольно бросили работу в поместье и явились в город жаловаться. Бунтовать задумали!.. Кто тут Биллем Кянд?
Биллем выступил вперед. У него па куртке поблескивали медные пуговицы, какие носили в то время солдаты-запасные, отпущенные «по билету».
— Откуда ты взял эти пуговицы? — спросил судья.
— В лавке купил.
— Служитель, срежь у него пуговицы!
Пуговицы срезали. Затем допрашивающий объявил решение:
— Ты, Биллем Кянд,— вожак бунтовщиков, подстрекатель народа; ты получишь триста ударов.
Вызвали Микка Ялакаса.
— Ты тоже один из зачинщиков, подбивал людей на мятеж. Получишь сто пятьдесят ударов.
Такой же приговор был объявлен Лгураюя. Затем последомал Литс Рога. Он со своим неповоротливым языком отвечал на вопросы немного невнятно.
— Ты что — лучше говорить не умеешь? — крикнул господин фон Швебс.— Экий лодырь! Рта не хочет открыть! Тебе тоже всыплют сто пятьдесят!
Остальным объявили, что все они бунтовщики в равной степени, и каждому назначили по сто ударов.
Хозяин Антс Кентман чуть прислонился к канцелярскому шкафу. Фон Швебс, проходя мимо, задел его, причем фуражка господина советника, лежавшая на столе, соскользнула на пол.
— Как ты смеешь меня толкать, негодяй! — закричал чиновник.— Получишь тоже сто пятьдесят ударов!
Особый гнев судей навлек на себя также Кянд. Он по привычке попытался было и здесь найти поддержку и помощь в Священном писании. Убедившись, что тут и речи нет о «вручении» или разъяснении нового закона и что людей, пришедших к начальству с покорной просьбой, да еще по совету помещика и по приказу старшины,— считают бунтовщиками, привлекают к ответственности и приговаривают к суровому наказанию, Кянд воскликнул, обращаясь к суду и приводя слова из Библии:
— Горе вам, власть имущие, чада сильных мира сего, комара и муху отцеживающие, а верблюда поглощающие!
Услышав что, господа вскочили, скрежеща зубами, и крикнули злобно — пусть, мол, он попридержит язык, пока его не спрашивают!
Судебное разбирательство было закончено. О новом законе хозяева не услышали ни слова, им заявили только, что они должны по-прежнему работать на помещика и повиноваться его приказаниям. Затем людей выпустили из канцелярии.
Перед замком тем временем была выстроена довольно крупная воинская часть. Как только крестьяне вышли на площадь, их окружили. Затрещали барабаны, заиграла музыка, и шествие обреченных двинулось к месту наказания...
Як Лутс и Микк Ялакас после перевязки часа два отдыхали на кроватях подмастерьев; но потом забота подмяла несчастных на ноги, как их ни уговаривали остаться.
— Бог знает, как там наши лошади,— говорили они,— а дома жены, ребятишки ждут, завтра на работу. Надо ехать.
— Переночуйте хоть сегодня в городе,— убеждали их Матиас и Лена.— Как же вы поедете в таком состоянии, дорога дальняя, еще помрете в телеге.
Но эти выросшие под палкой, подневольные труженики ответили:
— Ой, золотце, никак нельзя! Не вернемся мы к завтрашнему дню домой — господь знает* что с нами еще могут сделать. Велено ведь было сейчас же убираться отсюда. А вдруг барин усадьбу отнимет, вышвырнет тебя с женой да с ребятами — куда тогда денешься? Нет, люди добрые, если мы завтра сами не сможем выйти на работу, хоть семьи надо послать на мызу — хлеб убирать.
И они все же отправились в путь. Опираясь на Матиаса и Губера, мужики, стиснув зубы от боли, доползли кое-как до постоялого двора, где оставались их лошади. Матиас купил в аптеке и дал крестьянам с собой лекарство, заживляющее раны, и сунул отцу в карман несколько рублей и булок на дорогу.
Когда они с помощью молодых людей влезли на телеги и взяли в руки вожжи, хозяин Раудоя сказал с жалобной усмешкой:
— Домой-то, может, еще и доберемся живыми, по все ли мы потом в живых останемся и какие из нас будут работники — сказать трудно.
Его опасения оправдались.
Матиас впоследствии слышал, что избитые в Таллине люди хворали после этого зверского наказания целые месяцы и даже годы. Некоторые из них, например Антс Кент-ман, были до того истерзаны, что их приходилось переворачивать в постели на простыне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111