Матиас думал о своей матери. Старший из этих насильников, пользуясь своим правом повелителя, отнял последнее достояние бедной служанки — ее честь. Той же своей хозяйской властью он отнял доброе имя и у ее мужа, связав его на всю жизнь со своей покинутой жертвой, так что люди стали глумиться над беднягой и указывать на пего пальцами. Потом насильник лишил свое дитя сыновних прав Р1 имени. Он спокойно и хладнокровно втоптал в грязь все, что было дорого и свято юной душе, надругался над человеческим достоинством своего родного сына, обрек его, как бесправного отщепенца, на вечную пытку, отдал на посмешище и издевательство людям, лишил его детской любви и уважения к родителям, научил его лишь презирать и стыдиться самого себя, своих кормильцев и воспитателей.
А потом явился Ризенталь-младший и помог уже во втором поколении завершить то, что много лет назад успешно начал его отец.
Сын потопил в грязи и ту крупицу чести, которую его отвергнутый брат добыл себе собственными силами, безупречной жизнью и ревностным трудом. Сын передал надоевшую ему любовницу брату, чтобы тот взял ее себе в жены, на потеху всему городу. Сын подбросил брату своего ребенка на полное попечение. Сын потребовал от брата, чтобы тот играл в жизни такую же шутовскую роль, какая досталась Конна Яку по приказу старого барона. Сын проделал точь-в-точь то же самое, что и отец, и их общей жертвой, не считая других людей, стал он, Матиас Лутц.
Но Матиас Лутц — не Як из Конна.
Матиас Лутц не станет гладить баронские ляжки, не станет, низко кланяясь, благодарить за великую честь и милость. Он не будет, как Як, напившись пьяным, в бессильной злобе колотить кулаками о косяк двери, он не удовольствуется проклятиями, пущенными на ветер. Матиас Лутц будет мстить. Матиас Лутц заплатит ударом за удар. Око за око, зуб за зуб! У вас, господин барон, есть серьезные причины дрожать перед Матиасом Лут-цем! Этот человек умеет любить, но умеет и ненавидеть. Вы отняли у него жизнь — он способен убить вас. Ему уже нечего терять, вы же можете потерять все...
И в тихий ночной час Матиас Лутд дает себе страшную клятву. Ему, правда, еще самому не ясно, что он предпримет. Но он клянется совершить нечто настолько значительное, чтобы нанесенная ему обида была отомщена... отомщена сторицей...
Мысли его обращаются к преступнице.
Да, и эта женщина, за чистоту и верность которой он несколько часов назад готов был ручаться жизнью,— и она виновна. Она виновна, как и любая другая падшая женщина. Она виновата так же, как и жена Конна Яка, которую ее сын однажды в приливе гнева и боли назвал настоящим ее именем. А теперь этого грязного слова заслуживает и твоя жена, Матиас Лутц! Почему она отдалась соблазнителю? Он ведь не прибегал к насилию в прямом смысле этого слова. Пусть бы изощрялся, как хотел, уговаривал и терзал — чистая девушка должна была бы сопротивляться до последней капли крови. Она должна была разбить окно на верхнем этаже дома и прыгнуть вниз, не думая о том, какою подберут ее на каменных плитах...
Эти требования казались сейчас разгневанному мужу такими естественными и бесспорными, что он, не раздумывая, осудил и преступницу, вынес ей суровый приговор. Вон из этого дома! Вон из сердца, которое она похитила, чтобы потом так гнусно его предать и продать! Жить рядом с пей, помня о ее грехе, видеть у нее на руках этого ребенка, вечно думать о ее лжи и обмане — о нет! Это немыслимо... Как только рассветет, обманутый муж предстанет перед ней и скажет: «Ты недостойна жить со мной под одной крышей, дышать со мной одним воздухом, называть меня своим мужем. Ты должна уйти отсюда, чтобы и следа твоего не осталось и чтобы я снова обрел свое достоинство. Неси сама свои позор. Я могу простить тебя, но смыть с тебя пятно — этого я не хочу и не могу!»
Таковы были два непоколебимые решения, которые несчастный, словно железными заклепками, приковал к своему сердцу. Он думал о них всю ночь, шагая по комнате, и старался их подкрепить все новыми доводами. Он не хотел допустить колебаний или сомнений — он связал себя многократной клятвой...
Часов в шесть утра робко приоткрылась дверь и показалась Лена, или, вернее, ее жалкая тень. Как и Матиас, она в эту ночь не раздевалась п не смыкала глаз. Она обратила к мужу белое, изможденное лицо; на Матиаса большие, глубоко ввалившиеся глаза — в них была нечеловеческая, невыразимая мука.
Она ждала его решения.
Она ждала смертного приговора.
Молча, покорно, со спокойствием, выстраданным в долгой последней борьбе, стояла преступница перед своим судьей.
Но судья молчал. Он смотрел па преступницу, читал на лице всю ее безмерную скорбь и не находил слов, чтобы произнести приговор... не находил в себе мужества...
Мертвых не приговаривают к смертной казни. Если она когда-нибудь оправится, тогда... Она была твоей женой. Ты не можешь ее выбросить па улицу... Она была самым дорогим для тебя существом. Ты не в силах сразу погасить в себе память о ней. Потом, когда под пеплом уже ничто не будет тлеть. Когда сердце твое окаменеет, станет пустым, холодным...
— Я поговорю с тобой в другой раз.
Это все, что осталось от его решения.
И преступница удаляется молча, покорно, как и появилась. Ей дарована отсрочка...
Матиас Лутц выходит утром из дому, по па работу не идет. Нет у пего пи сил, пи смелости. Он боится людей. Какими глазами он будет смотреть на них? Может быть, кто-нибудь уже знает о его позоре? Может быть, его станут расспрашивать?
Сегодня Матиас Лутц впервые не является на работу. Честолюбие и чувство долга никогда раньше ему этого не позволяли. Не идет он в мастерскую и на следующий депь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111