Если бы мы знали, что он тебя действительно любит, если бы он сам нас в этом заверил, мы, возможно, в конце концов изменили бы свое решение...» Что ты на это скажешь, Мати?
— Странная перемена! — глубоко вздохнул Мати, блуждая взглядом по полу.
— Странная? А по-моему, вполне естественная,— резко возразила невеста.— Мы ведь твердо надеялись на эту перемену, это нас утешало, придавало нам мужества в борьбе... Ты, надеюсь, знаешь, что тебе теперь нужно делать...
Матиас видел, что решающего объяснения избежать не удается. Приходилось сводить последние счеты с невестой неожиданно, раньше, чем он хотел бы. Несколько минут он еще боролся с собой, потом, уверенно взглянув девушке в глаза, произнес:
— Прости меня, Берта, но я не могу идти к твоим родителям просить твоей руки. Во мне за это время тоже произошла перемена.
Девица Виттельбах посмотрела на него так, как будто не уловила смысла его слов. Только восковая бледность, медленно разлившаяся по ее лицу, и еле заметное трепетание узких губ показывали, что все же поняла его ответ.
— Мати! — воскликнула она и вскочила с места, словно ее кольнули ножом.
Матиас тоже поднялся. Он шагнул к девушке, взял ее узкую холодную как лед руку в свою ладонь и прошептал робко и умоляюще:
— Я знаю — это нехорошо с моей стороны, я чувствую, что виноват, но иначе поступить не могу. Пусть лучше я сейчас, признавшись во всем, окажусь перед тобой лгуном, чем тайно лгать тебе жизнь. Наш брак не может быть счш'тлипмм, поэтому я отступаюсь от нашего уговора. Ла.кжи меня вероломным, но верни мне мое слово.
— Почему? — снова вырвалось у девушки.
— Потому что между нами нет взаимной любви,- ответил Лутц так спокойно, что и сам удивился. Сейчас, в разгаре борьбы, когда настали страшные для него минуты, он вдруг обрел и смелость и нужные слова.
Берта злобно оттолкнула его руку. Лицо и глаза, глядевшие сейчас на Матиаса, напоминали разгневанного ангела с картины, которая висела на степе против окна.
— Подлец! — прохрипела мамзель Впттельбах, словно кто-то сдавил ей горло.— Только теперь ты понял, что между нами нет взаимной любви! А целый год, когда мы были женихом и невестой, ты этого не замечал! Откуда же вдруг теперь взялось это открытие?
— Я испытывал себя, Берта. Поверь мне, только после тяжелой борьбы я пришел к тому заключению, о котором сейчас говорил. И если я изменил своему слову, стал предателем, то только потому, что раньше недостаточно знал самого себя. Я любил твое богатство, а не тебя самое. Но гнусным подлецом я был бы как раз в том случае, если женился бы на тебе только ради твоего богатства и каждый день лгал тебе, разыгрывая любящего мужа.
Берта рассмеялась. Это был странный смех, дребезжащий и желчный, он обжигал и резал слух.
— Подумать только, столярный подмастерье рассуждает о так называемой «возвышенной» любви, бывший мужик разыгрывает идеалиста и романтика, как их изображают в классической поэзии... да тут и осел расхохочется во все горло!.. Если уж ты решил говорить правду, так будь откровенен до конца! Признайся, что ты не мужчина, а жалкая тряпка: стоит какой-нибудь смазливой бабенке улыбнуться тебе, как ты теряешь и память и рассудок, забываешь и честь и стыд! Эта хитрая и развратная девчонка, что жила несколько недель под нашим кровом, совсем вскружила тебе голову — настолько ты безвольное, бесхарактерное существо. И ты еще пытаешься меня убедить, будто изменился ко мне, изменился, потому что проверил свои чувства! Ты, несчастный, только жалкая жертва этой гнусной соблазнительницы, ты — ее добыча!
Пока Берта изливала свою желчь на бедного грешника, на губах у нее накипела узкая полоска зеленоватой пены. Но именно безудержная ярость Берты, заставлявшая ее выкрикивать все более обидные, оскорбительные слова, помогла Матиасу сохранить спокойствие, укрепила в нем силу сопротивления. Он, наверное, оказался бы много слабее, если девушка избрала бы своим оружием слезы, скорбь, отчаяние, горячую мольбу.
— Эту девушку оставим в покое,— ответил Матиас, подчеркивая каждое слово.— Она и не пыталась влиять на меня, она ни о чем и но догадывается. Ты можешь быть уверена, я с ней не обменялся пи единым словом о каких-либо нежных чувствах, между нами и сейчас нет никакой связи, ни тайной, ни открытой, и, что особенно важно^ Лена никогда не делала ни малейшего шага, чтобы намеренно привлечь меня к себе. Ты совершаешь большую несправедливость, бросая ей такие тяжелые и такие гадкие обвинения. Обвиняй меня, а этого ни в чем не повинного человека оставь в покое.
— Ты любишь ее? — с трудом вымолвила Берта, и голос ее прозвучал как приглушенный стон.
— Да,— ответил Матиас твердо и уверенно.
— И хочешь на ней жениться?
— Да.
— Но ты мой! Я не отпущу тебя!
— Не отпустишь, зная, что я тебя не люблю?..
— Я от тебя не требую любви, я сумею обойтись и без нее!
— Даже зная, что я люблю другую?
Берта прижала руки к своей узкой груди, как будто хотела зажать открытую рапу, только что ей нанесенную.
— Все равно не отпущу! — крикнула она, и лицо ее странно вытянулось.
Такое упорство озадачило Матиаса. Он сейчас действительно не знал, что сказать. Когда он наконец заговорил, в голосе его слышалось нарастающее раздражение:
— Я не могу отвечать за такой брак, не хочу сознательно совершать преступление. А силой меня ни к чему не принудята тем более не могут толкнуть на серьезный шаг».. Я с изумлением спрашиваю себя: неужели со мной говорит гордая дочь мастера Виттельбаха? Последняя фраза произвела впечатление, какого Матиас и не ожидал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111