В детстве он думал, что все в мире и должно быть таким, как оно есть; даже самые старые люди не помнят, чтобы когда-нибудь отношения между дворянином-помещиком и крестьянином были иными, чем сейчас. Один был господином, другой рабом. Один приказывал, другой повиновался. Один пользовался всеми правами, другой был бесправен. Один обладал богатством, другой прозябал в нищете. Помещик налагал наказание, крестьянин его терпел. Помещик мог действовать со всей жестокостью, уделом крестьянина была только покорность. Но теперь Матиас понял, насколько, в сущности, несправедлив такой порядок вещей. По закону крестьянин считается свободным. Но где его свобода? В чем выражается эта свобода? В каком деле может крестьянин опереться на свою свободу? Эта свобода не защищает его даже от такого чудовищного насилия и несправедлиёости, какие проявились в событиях на Русском рынке. Как может быть свободен человек, чья судьба, чья жизнь и смерть целиком зависят от неограниченной воли и прихоти другого человека? Как может быть свободен крестьянин, если самая жизнь его зависит от барской милости, если он вынужден влачить такое жалкое существование, ведь другого выхода у него нет? Как он может быть свободен, если судят его те же, кто его обвиняет, если законы для него пишут те же, кто над ним властвует? Такой порядок и порядком назвать нельзя, разве только если допустить, что нигде на свете лучшего не существует. Но Матиас знал из книг и по рассказам людей, что есть страны, где такого «порядка» не знают, где законы защищают одно сословие против другого так же, как и каждого отдельного человека против насилия со стороны другого.
Думая обо всем этом, он невольно сжимал кулаки, его неудержимо тянуло совершить какой-нибудь отчаянный поступок. Он любил этих бедных угнетенных людей, которых сегодня видел стонущими в кровавой луже, он вырос среди них и сам испытал их горести. Как охотно он помог бы им, пусть даже путем насилия, будь это в его власти! Матиас чувствовал, что и в нем звучит тот голос, который заставил Яка из Конна промолвить, указывая на лежащего на земле спутника: «Забери отсюда и Микка — мы ведь пришли вместе».
Эти слова припомнились измученному бессонницей Матиасу и крепко взяли его за сердце; то же самое он недавно испытал здесь же, у этой постели.
Та молодая девушка тоже знала, что такое крестьянское горе. Она тоже вышла из среды этих бессловесных страдальцев, тоже задыхалась под гнетом, тяготевшим над всеми ими. Потому-то она и пришла и сказала: «Я помогу вам!» Она пришла непрошеная, незваная, следуя только внутреннему побуждению, повинуясь тому же голосу, который заставил пересохшие губы коынаского Яка прошептать: «...мы пришли вместе...» Мы с ним товарищи, мы оба мученики, нас роднит общая беда, нас угнетает один и тот же враг — и мы будем держаться вместе и помогать друг другу! И юная девушка, подчиняясь благородному порыву, преодолела девичью стыдливость при виде обнаженного мужского тела, поборола отвращение, вызванное страшными ранами, и помогала, помогала людям, совсем для нее чужим. Майт Лутс чувствовал: они товарищи — эта девушка, Як и он сам, Майт...
А та, что, завидев несчастных, обратилась в бегство... та, что спросила с гневным изумлением, зачем их привезли сюда... та, о ком Конрад Губер с едкой насмешкой сказал, что в сестры милосердия она не годится... та — кто такая?
Лутц повернулся на другой бок и уткнулся лицом в подушку, пытаясь заснуть. Но это ему удалось лишь за полчаса до того, как люди стали подниматься на работу.
Днем он получил через Лийзу секретную записочку от Берр1ы. Она хотела с ним встретиться вечером. Свидание было назначено в Кадриорге, перед домиком Петра Первого. После обеда мамзель Берта отправлялась делать визиты друзьям и родственникам по поводу своего возвращения, поэтому могла утаить часок и для возлюбленного.
Парочка встретилась в условленном месте и тотчас же начала совещаться, какую тактику избрать для возобновляемой борьбы.
Берта, разумеется, возвратилась из столицы такой же «несчастной», как и уехала. В этом она хотела убедить родителей с перного же дня. Она по-прежнему будет притворяться, причем пустит в ход еще более действенные приемы. Она опять будет голодать, страдать бессонницей, вздыхать, глядя в окошко, бродить по дому с заплаканными глазами. Говоря об этом, Берта смеялась и крепко сжимала руку любимого.
Но любимый был задумчив и лишь молча покачивал головой. Тем не менее и его невеста обязала применять более энергичную, наступательную тактику. Он доля^ен опять напомнить мастеру о своей тяге к скитаниям и в то же время устремиться к цели более прямым путем.
Он ведь часто сидит с папой за кружкой пива. Пусть обронит как-нибудь невзначай несколько словечек. Этак для пробы, обиняком, полушутя. Так, чтобы не заставлять старика сразу высказывать что-либо определенное, а только выведать его мнение.
Матиас, слушая Берту, опять думал о том, какая ему достанется хитрая, поразительно хитрая жена. Он обещал сделать все, что ему велели, но особенно счастливым себя не чувствовал. Слишком уж много фальши. Он не привык разыгрывать такие роли. Если бы ему позволили поступить по-своему, он сейчас же явился бы к мастеру и спросил: «Согласны ли вы отдать мне в жены свою дочь или нет?»
Этой мыслью он поделился и с невестой. Но та сказала:
— Все это было бы хорошо, но вдруг он тебе ответит так же откровенно: «Нет, не согласен!» Тогда ты и себе и ему закроешь все пути. Зачем же, вломившись в дверь, спотыкаться и падать на пороге? Нет, мы должны потихонечку проскользнуть в такую дверь, которую случайно забыли закрыть, ее-то мы и должны искать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111