Легко может статься, что иное словцо дойдет до ушей, которым его слышать не следует. К чему такие неприятности!
Однажды Яка Лутса, батрака из шестидневной усадьбы1, зовут к барину
1 Шестидневной называлась крестьянская усадьба, за которую арендатор должен был отрабатывать на помещичьем поле шесть дней в неделю.
— Як, хочешь стать хозяином?
— Ох, милостивый барин, как не хотеть!
— Ты можешь стать хозяином. Но сперва ты должен жениться.
— За этим дело не станет!
— Ты должен жениться на мызной служанке Лийзу.
— Женюсь охотно.
— Но я не могу тебе дать усадьбу в своей волости, дам в другой волости. Понял?
— Благодарствую, барии.
— Ты пойдешь в следующее воскресенье с Лийзу к пастору. На свадьбу получишь от меня пятьдесят рублей.
Як чуть на колени не падает, чтобы погладить баронские ляжки.
— Но помни, Як: ребенок, который родится у Лийзу,— это твой ребенок. Понимаешь?
— Ясное дело — мой ребенок,— повторяет Як, низко кланяясь.— А чей же еще, милостивый барин!
— Это твой ребенок, хотя он... хотя он... ну, словом, хотя он и не твой. Это ты должен понять. Даром, что ли, я тебя, дерьмо этакое, хозяином делаю и такую кучу денег тебе дарю!..
Хоть и проходит немного времени, пока Як уясняет, в чем дело, но главное -— он все же это постигает. А когда он уже все понял, проходит опять некоторое время, пока он наконец решает, как ему благодарить барина за этот новый «подарок». Он говорит:
— Лийзу — девка гордая, строптивая. Может, господин барон скажут ей, чтобы она меня с носом не оставила, когда я приду свататься.
— Об этом не беспокойся!
— Спасибо, спасибо, благодарствую, барин!
Так и поженились Як и Лийзу, так и попали они в чужую волость. Молва о них поползла из одной корчмы в другую, с одного церковного двора на другой, пока в одлн прекрасный день не дошла до отдаленной Н-ской волости, где теперь жила молодая чета; понятно, вести эти вызывали здесь шумные толки и пересуды.
Не успел еще крошечный «наследник» пропищать в усадьбе Конна свое первое уа-уа, как деревенские бабы, собравшись тесной кучкой, принялись досконально обсуждать предысторию появления на свет этого высокородного существа. А парни отпустили свою первую шуточку по адресу маленького крикуна. Они сказали: «У Лийзу из Конна барончик родился. Орет здорово — видать, из него хороший агрехт1 выйдет».
Так с самого рождения и окрестили Майта бароном.
Як и Лийзу, разумеется, знали, что болтают в деревне о них и сыне. Иногда им все это говорили прямо в глаза — то сварливый сосед скажет под злую руку, то какой-нибудь грубый парень с пьяных глаз все выложит. Но ошибается тот, кто думает, будто деревенские болтуны и сплетники считали попавшее им в руки оружие бог знает каким острым. Для того времени случай был не такой уж необычный, и самые злые языки не могли из него раздуть что-либо значительное: у смазливой крестьянской девушки ребенок от барина — эка невидаль!
Насмешники были правы, считая, что их колкости не особенно трогают хозяев усадьбы Конна. Лийзу, правда, иногда сердилась, Яку же все было как с гуся вода. Он чаще всего сам смеялся над собой вместе с шутниками и отвечал им шутками на свой лад; большого остроумия он при этом не выказывал, зато обнаруживал свой покладистый нрав и детское простодушие. А Лийзу если и сердилась, то не потому, что ей стыдно становилось, а потому, что гордость ее была уязвлена. Эта женщина, почти ко всему безучастная, с узким, ограниченным мирком мыслей и чувств, гордилась своей красотой. Лийзу, наверное, была польщена, когда барон удостоил ее запретной дружбы,— ведь такая честь выпадает не каждой девушке. Она видела, что ее ценят — ценят за белую шейку и розовые щечки, и ценит сам милостивый барин. Этими воспоминаниями молодая женщина потом еще долго гордилась и поэтому не очень-то старалась скрывать деликатные тайны. Когда Лийзу повздорила по пустякам с одной из деревенских женщин и та, бранясь, попрекнула Лийзу ее прошлым, хозяйка Конна крикнула ей в лицо: «Меня сам барин обнимал, а на такую, как ты, и нищий не позарится!» Слова эти обошли всю волость, и люди... люди, смеясь, обычно принимали сторону Лийзу.
Но потом из-за ребенка дело осложнилось. Мальчик был проворный, как обезьянка, и болтливый, как попугай.
— Майду, ты чей сын?
— Баронский.
Каждый встречный и поперечный имел право так спросить и посмеяться над забавным ответом. Это злило
1 Агрехт — искаженное немецкое слово «гакенрихтер» —-судья, назначавшийся из помещиков.
Лийзу, аадевало ее самолюбие. И она стала скрывать от сына то, чего не могла скрыть от людей, отрицать то, что сама признавала правдой; она старалась заглушить ростки подозрений, которые посеяла в душе мальчика уличная болтовня. Или, может быть, Лийзу все же в глубине сердца чувствовала стыд, когда на нее глядели ясные, как небо, глаза ребенка? Быть может, она боялась этого невинного взгляда, этого говорливого ротика? Предугадывала ли она своим материнским чутьем какую-то опасность?.. К сожалению, молодая женщина, чтобы завоевать доверие ребенка, не пыталась найти что-нибудь другое, кроме окриков и прутьев. Это был плохой способ. Куда худший, чем у Яка, который гладил мальчика по головке и мчал его на своей костлявой спине в сказочный мир...
Умом и чувством, которых не хватало отцу и матери, природа щедро наделила сына. Майт Лутс, став на несколько лет старше, уже никому не говорил, что он сын барона. Майт Лутс, став еще на несколько лет старше, уже бросался с кулаками на каждого, кто спрашивал у него, чей он сып. О том, чего Майт Лутс не понимал, он догадывался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111